Пароход Бабелон - [93]

Белоцерковский понял расчет комиссара и тут же подыграл ему.

– Что пишут, что пишут, ясное дело, не о мистерии брачующихся пар. О мире пишут, о переговорах. Очень трудных. – Он повысил голос. – Главное теперь – развести стороны с миром. И чтобы без провокаций!.. Несмотря на все трудности.

– Правая газета или левая? – поинтересовался комиссар так, словно речь шла о руках, а не о газетах.

– О бог ты мой, создатель, вам-то что с того, Ефим Ефимович?

Человек за дверью замер и будто прислушался.

– Могу я попросить вас почитать мне немного? – не отставал комиссар.

Терзаемая в руках Родиона Аркадьевича газета оказалась левой французской, и он предложил услуги переводчика. Переводил он легко и столь артистично, будто позабыл, что кто-то нес вахту за их дверью.

Оставив папиросу дымиться на столике, Белоцерковский рассказывал, что Польша и Красная Россия уже договорились не вмешиваться во внутренние дела друг друга и предоставить широкие полномочия национальным меньшинствам, находящимся в обеих странах.

– Да, вот еще. Похоже на то, что обе стороны взаимно откажутся от требования возмещения расходов и убытков, связанных с ведением войны, – затем, понизив голос: – Но вы их «расходы» и «убытки» наверняка готовы встретить матерным залпом.

За дверью снова послышались шаги. Человек ушел ни с чем.

Белоцерковский потер ладони, совсем как ребенок.

– Самое интересное, что я даже предположить не могу, кто бы это мог быть, – подытожил Родион Аркадьевич.

Едва он произнес эти слова, как дверь отворилась и вошел Ян с последними вестями.

– Пан Леон просят вас к себе.

– Меня?.. – Белоцерковский удивился.

– Вас, вас… – Похоже, управляющий был немало встревожен.

– Что-нибудь случилось? – спросил Родион Аркадьевич. – Разбушевались офицеры на Проспекте?

– Ядвиге Ольгердовне плохо…

– Знаете, а у нас новость: комиссар заговорил! Не думал, что это произойдет так скоро.

– Совсем ей плохо!.. – Ян пропустил мимо ушей эту новость.

– Сколько раз уже так было!.. – Белоцерковский сделал движение ногами, точно сбрасывал вместе с пледом задремавшего кота. Потухшая папироска его скатилась со столика и упала неподалеку от спичечного огарка. – Что ж, всего доброго, господин комиссар. – Он, кряхтя, поднял с пола несессер, с которым в последние дни не разлучался. – Хотел оставить вам папиросы, но, сдается мне, сегодня буду много курить. А мне нельзя, в особенности – много…

Едва Родион Аркадьевич удалился, комиссар попросил Яна поднять ему с пола недокуренную папироску.

– Так это правда, пан комиссар, вы уже говорите?

– Как видите… И очень хочу курить. Очень! Не поверите как!..

– Не можно, раскашляетесь, швы поползут. Не, не можно.

Ефимыч взглядом призвал управляющего к сочувствию.

– Ай-й!.. – Ян вздохнул и угостил комиссара своими папиросами. – Они мягче, их в Варшаве делают из хорошего табака.

Два дня к нему не приходили ни Ян, ни Белоцерковский, ни Ольга Аркадьевна. Вместо них один раз утром, другой – вечером его навестила Агнешка, служанка, ходившая за Ядвигой Ольгердовной.

Агнешка плохо говорила по-русски и вообще не очень-то желала с ним разговаривать: перевязав и накормив комиссара, она с четверть часа молчала так, будто делала это назло. Сидела в кресле и рассматривала альбом, который до того наугад достала из книжного шкафа. Тем не менее от нее комиссар узнал, что старуха умерла – ее свел в могилу госпиталь, который позволил устроить сердобольный пан Леон в своей усадьбе, что Нюрка, его Нюрочка, его жалочка, закрутила отчаянный роман с каким-то офицером-варшавянином, а щенки пановской борзой теперь носятся по всей усадьбе, все грызут и воруют бинты.

– Это я просто, чтобы вы знали. Бинты, пан комиссар, их всегда так не хватает.

Она показала, как после щенков ей приходится скручивать бинты заново, да так, чтобы никто этого не заметил.

– Но они лучшие лекари, эти щенки. Chcesz szczeniaka?

– Я сам сейчас что твой щеньяка.

Она неправильно его поняла и оттого сдвинула колени, напряглась, но, правда, уже через некоторое время зевнула в согнутый локоть и снова уткнулась в альбом.

По тому, как Агнешка листала его, было видно, что больше всего на свете ей сейчас хочется спать, и что лучшее место, где она может хорошенько выспаться, – здесь.

– Не хотите ли поспать, барышня?

– Вы мужчина, я спать при вас стесняюсь.

Она снова уставилась в альбом сонным взглядом.

А Ефимыч лежал и вспоминал. Что вспоминал? Детство. Город Самару.

– Ты знаешь, Агнешка, такой город, Самару? Хочешь, расскажу? Весной, во время половодья, в Самаре на несколько дней прекращаются работы в конторах и учреждениях, отменяются занятия в старших классах гимназий. Тут уж ничего не поделаешь. Природа! И тогда все уважающие себя самаритяне отправляются в кругосветку. Что такое кругосветка? Город Самара расположен на волжском берегу в южном конце Самарской луки, то есть большой излучины реки Волги. Знаешь такую реку? Она огибает Жигулевские горы. Весной Волга разливается вместе с притоками, разливается и небольшая в обычное время река Уса. Маршрут кругосветки у самаритян такой: на лодках самых разных видов, главным образом на гичках, небольших, узких, быстроходных, путешественники отправляются вниз по течению Волги и плывут до села Переволоки. Они причаливают к берегу. Их уже ждут жители села с подводами, запряженными крепкими лошадьми и оборудованными таким образом, чтобы на подводу можно было поставить лодку и переволочь ее в нужное место. Кстати, отсюда и название села – Переволоки. Дело в том, что в половодье на расстоянии в полторы версты к селу Переволоки подходила сильно разливавшаяся Уса, впадавшая в Волгу по течению выше Самары. Весь маршрут самарской кругосветки проходил по двум этим рекам – сначала Волги, потом Усы. А затем снова по Волге, по течению, возвращались домой. А у кантора самарской синагоги был сильный и красивый голос. Про этого кантора говорили, что у него соловей в горле. Да… У вашего ксендза соловей в горле имеется? То-то и оно. Когда он пел, этот кантор, послушать его приходили все, независимо от национальности и вероисповедания. Такие вот дела.