Пароход Бабелон - [71]

– Ах вот что, – сказал Ефим и вспомнил одного крупного киночиновника, который заявил Маре: «Если вы настоящий советский патриот, вы не должны помогать советским детям. Советские дети не нуждаются ни в чем, тем паче в вашей фильме».

«Как эта страна могла попасть всецело в лапы урода-подлеца?!» – чуть не вырвалось у него. Ефим в бешенстве сжал кулаки: «Надо было его убить еще в Польше!.. Отомстить за проигранную войну, за себя, за тех, кого он уничтожил и кого еще уничтожит».

А Герлик все возмущался и возмущался:

– Да они же папу за нэпмана недобитого считают… А что ты думаешь, Школьник просто так приходит? Во-первых, он в доле, во-вторых, ему надо вынюхать, кто к нам на субботу заглянул. Они же все в синагоге – и нашим, и вашим, а иначе бы Багиров их как плевок растер…

– Ну ладно, хватит, – одернула брата Дора, – если ты заведешься, тебя потом не остановить.

Она встретилась взглядом с Ефимом.

– Мы вас прервали. Это все Герлик, будто на пожарную лестницу влез. Вообще-то он у нас очень спокойный.

Тут подоспело и главное угощение – большой фруктовый торт с орешками.

– Ефим, а ты свой кусочек торта получишь после новой главы, – сообщил Герлик.

Все рассмеялись. И Ефим тоже.

Глава восьмая Пан Леон

Тучи то вовсе скрадывали свет, то неохотно пропускали его вдалеке над холмами, и тогда косые острые лучи, прорезая густые серые клубы, подсвечивали нарезки полей, словно только что расчесанных гребнем. Слева и справа тревожно трепетала листва, и никли огненные верхушки деревьев, как это часто случается перед дождем. Воздух казался чистым, и чистота его и сокрытая легкость побуждали принять скорое и, конечно же, единственно верное решение.

А вот голубей в небе не было. Уже не было. И отсутствие их будто лишало небо той заведомой высоты, какую еще совсем недавно сообщали ему безучастные к происходящему внизу голуби.

«А может, не безучастные? – поправил комиссар кого-то из далекого будущего. – Когда жизнь под облака уходит, кто ж ее разберет».

Верховой и Ефимыч шли по заметно поредевшей липовой аллее, делясь впечатлениями от той тишины, которая выпадает порою в дни войны и вспоминается перед началом боя, в особенности если бой не обещает легкой победы, а уже готовая залепить рот земля отдает гнильцой.

Порядком отставая от комполка и комиссара, безмятежно разбрасывая ногами палую листву, за ними шли эскадронные Кондратенко и Ваничкин. Командир второго эскадрона, также званый на обед, сославшись на невыносимую зубную боль, отказался поддержать товарищей. Про хозяина поместья и его матушку здешние столько всего разного ему наговорили, что бравый эскадронный решил от приглашения воздержаться. «Пущай на луну барскую без меня слетают, а я их по возвращении послухаю», – осторожно поделился он своими соображениями с ординарцем.

– Никак ливень собирается, – посетовал на природу комиссар, когда они с комполка вышли наконец из аллеи на открывшуюся взору панскую усадьбу, стоявшую на некотором возвышении.

– Ась?..

– Ливень, говорю, собирается…

– Ливень рассчитан природой, а у нас с тобой все дела в обход нее, родимой. Сказочно-невозможные у нас с тобой дела. Хуч три потопа в день – сдюжим, браток.

Комиссар незаметно глянул на комполка, как это часто делают дети, неуверенные в реакции родителей.

– Эх, Ефимыч, что нам Баварская Советская Республика, мы с тобой до Индии доберемся. Разобьем над ихними магараджами шатер революции, растянем над океяном зарю вековечную! – Он обвел газетным свертком по контуру накинутой на верхушки лип тучи. Получилось смешно и как-то очень по-древнеримски.

Комиссар тоже посмотрел на тучу, но так, словно спрашивал ее, не померещилось ли ему то, что происходит.

– А уж после Индии все у нас с тобой, брат Ефимыч, под гармонь пойдет, как то товарищ Троцкий с Лениным обещают. Веришь в то? Что молчишь? Эко как развернуло тебя на скаку-то! А сам ведь еще в мае при начдиве Илюшине пел: «Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару революции!»

«Музыка смолкла, лампы погасли», – мысленно прокомментировал происходящее Ефимыч и вспомнил май, вспомнил, как рвались они к «решительным битвам и громозвучным победам», отдавая на время Киев и отступая на время за Днепр. А сейчас и сказать-то нечего. Что тут скажешь после чрезвычайной сессии ВЦИК. «А не поторопились ли они там, наверху?» – задал он себе вопрос и, ответа не найдя, спросил Верхового:

– Не понимаю, почему нам надо ждать?

– Это ты о чем?

– Это я о сентябрьской сессии, о переговорах… о перемирии, – сказал он, не отрывая глаз от липовой тени, на которую должен был сейчас наступить.

– Я бы тебе сказал, Ефимыч, да боюсь, нас птицы обгадят.

Светло-голубые глаза Верхового смотрели на комиссара рассеянно, его явно занимали какие-то свои мысли. Невеселые.

– Что ординарец твой? Доверяешь ему?.. – как бы небрежно спросил он.

– Могу часы сверять по Тихону. И в заводе он не нуждается.

– А мой Матвейка теперь с ординарцем Ваничкина в обнимку. – Верховой грустно улыбнулся. – Он, видите ли, считает, что они из настоящих яиц вылупились, а мы – нет. И ты тоже, Ефимыч, поосторожней с Тихоном.

– Думаешь, судьбу нам беспокойную готовят?