Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог - [179]

— Лучше — послезавтра. Просмотришь его книгу «Моя жизнь и приключения в Западной Африке». Он подарил мне ее на Рождество. Я, правда, хотела часики…

— Такова жизнь, — посочувствовал ей Ланселот.

— Именно, такова, — согласилась Гледис. — Ты представляешь, книжка за три пенса! Правда, она больше не стоит. Зайди вечером, возьми.

— Значит, послезавтра?

— Да. Я тебя провожу, приеду на вокзал.

Ожидая, когда поезд двинется, и глядя в окно на невесту, Ланселот думал о том, как он ее любит, и сокрушался о разлуке. Однако ему сразу пришлось узнать, что эта беда — не единственная.

— Да, кстати, мой ангел, — сказала Гледис, — совсем забыла. Дядя не разрешает курить.

— Вот как? — удивился жених, чувствуя, что каждое сведение умножает его неприязнь к загадочному субъекту.

— Та к что ты потерпи.

Ланселот задрожал. Курил он много, хотя целых две тетки непрестанно посылали ему брошюры о вреде табака. Челюсть у него отвисла.

— То есть не курить? — проверил он.

— Вот именно.

— Месяц с лишним? Не могу.

— Не можешь?

— Нет.

— Лучше бы смог, а то…

— Что?

— Сам знаешь.

Поезд тронулся.

Поезд не приспособился к нынешнему духу спешки и суеты, так что у Ланселота было время подумать о последних словах невесты. Чем больше он думал, тем меньше их одобрял, и неудивительно. Кого обрадуют такие намеки? В них есть что-то зловещее. Самый крепкий, и то дрогнет.

Мы не скажем, что Ланселот дошел до распутья, поскольку он не шел, а сидел, но сидел он перед трудной дилеммой. Если, смирившись, он бросит курить, все его нервы вскоре вылезут наружу и завьются колечками. Нежнейшее чириканье за окном подбросит его к потолку, словно какой-то шутник взорвал над ним бомбу. Он уже бросал курить, выдержал дня два и знал, что это такое.

Если он бестрепетно и сурово выкурит пятьдесят отборных сигар, которые взял с собой, будет еще хуже. О свадебных колоколах и даже регистратурах придется забыть. Гледис — истинный ангел, но, как многие девицы, не терпит всякой чепухи. В том, что она сочтет чепухой его вполне понятную слабость, Ланселот не сомневался. Узнав о непослушании, она вернет письмо, кольцо и остаток подаренных духов.

Тут ему припомнились строки из стихов Редьярда Киплинга: «Впрочем, баба — это баба, а сигара — это вещь». Несколько страшных мгновений он думал, что поэт не ошибся. Потом он вспомнил ее глаза, похожие на звезды, стройный стан, веснушку на кончике носа и обрел силу. К станции он подъехал в твердой решимости и вскоре увидел того, чьи черты собрался перенести на полотно.

Черты эти впечатляли, особенно — третий подбородок. Полковник был солиден, так солиден, что у Ланселота мелькнула мысль: для портрета во весь рост надо было взять холст побольше. Из книги он узнал, что автор нередко прятался за деревом, и прикинул, что теперь сгодился бы только баобаб. Позже, за столом, он понял, как добился хозяин таких размеров.

Обед был долгим и невыразимо прекрасным. С первой же ложки супа Ланселот убедился в том, что Гледис не преувеличивала достоинств кухарки. Рыба укрепила его в этом мнении, о чем он и сказал полковнику, а тот, в священном экстазе, заверил его, что миссис Поттер — мастерица высшей пробы. После этого он не говорил, занятый едою.

Кофе подали в библиотеку, увешанную головами несчастных, которым довелось повстречать полковника с ружьем. Когда хозяин и гость усаживались, хозяин несколько замялся.

— Простите, — сказал он, — сигару я вам предложить не могу.

Ланселот поднял руку, как бы предостерегая.

— И очень хорошо, — ответил он, — иначе мне пришлось бы отказаться. Я не курю. Табак, — тут Ланселот вспомнил брошюры о вреде, — вызывает диспепсию, бессонницу, мигрень, близорукость, дальнозоркость, астму, бронхит, неврастению, ревматизм, люмбаго, ишиас, амнезию, облысение и прыщи. Я бы не взял сигары ради умирающей бабушки. Друзья подшучивают над моей причудой — так они это именуют, — но я не сдаюсь.

— Похвально, — сказал полковник, явно одобряя гостя, и тот подумал, что очаровать его не так уж трудно. Потерпим немного, и старый хрыч будет лежать кверху лапами, как такса, которой чешут живот.

Т о был истинный пир любви. Полковник умилился, узнав, что Ланселоту нравится его книжка, и благодарно поведал о встречах с тиграми, а также посоветовал, что делать, если завидишь носорога, сдабривая рассказ интересными случаями из жизни гну, жирафов и всех тех, чьи головы украшали комнату. Наговорившись вдоволь, он зевнул, по прощался и расстался с гостем в обстановке чрезвычайной сердечности.

Как мы уже говорили, обед был долгим, сытным, и, чтобы его утрясти, Ланселот решил прогуляться. Красота вечера и мысли о Гледис способствовали длине прогулки. Он провел на воздухе два часа, а вернувшись, обнаружил, что кто-то запер входную дверь.

Такой удар сломил бы слабого, но Ланселот был не так-то прост. Обнаружив, что взломать дверь невозможно, он решил разбить окно, что и сделал без особого шума, а потом, судя по запаху, оказался в кухне. Пытаясь найти в темноте выход в коридор, он услышал резкий, хрипловатый голос, ранивший чувствительный слух, хотя его неприятно поразил бы и самый нежный щебет.