Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [98]

Мазарини предстояло с сожалением убедиться (о чем он записал в своем блокноте), что, в отличие от имперских или испанских дипломатов, парижские судьи совсем не умеют вести переговоры «цивилизованным образом», в духе взаимных уступок, на каждом из своих требований они настаивают как на единственном[579]. Они понимали, что в момент, когда послы в Мюнстере и Оснабрюке готовятся к подписанию мирных договоров, правительство не может идти на срыв конференции и риск войны с Парижем.

Главным предметом споров было «правило 24 часов», — пункт, который стал именоваться статьей об «общей безопасности». Объявляя 1 октября об отказе королевы удовлетворить это требование, Сегье произнес большую речь в защиту монаршей прерогативы арестовывать тех, «чьи преступления не должны быть известны публике», подчеркивая разницу между государственными и частными преступлениями. «Если в сфере частных преступлений лучше, чтобы сто виновных избежали наказания, чем чтобы погиб один невинный, то в делах государственного управления пусть лучше страдает сотня невинных, чем по вине одного лица погибнет государство»[580].

Королева согласна издать декларацию об общей амнистии и заявить там, что впредь судебные процессы всегда будут проводить регулярные суды, а не чрезвычайные комиссии, но нельзя отнять у монарха права содержать без суда под арестом важных государственных преступников.

Отвечая канцлеру, Моле всячески старался связать «правило 24 часов» с эдиктом Людовика XI 1467 г., провозгласившим принцип несменяемости судей (хотя там такого правила не было); ему важно было подчеркнуть, что парламент желает не каких-то неслыханных новшеств, но возобновления и «расширения» (ampliation) в том же духе старых законодательных актов.

Когда 2 октября на общем собрании парламента были оглашены ответы королевы на «Статьи» ПСЛ и парламентарии увидели, что регентша не желает отказаться от произвольных арестов, было решено, что следующий день переговоров должен быть последним; если соглашение не будет достигнуто, депутаты не вернутся в Сен-Жермен и парламент сам займется обсуждением всех спорных вопросов[581].

Опираясь на эту резолюцию, парламентская делегация стала форсировать завершение переговоров. Если правительство не хотело, чтобы парламент занялся самостоятельным законотворчеством, ему следовало пойти на максимальные уступки.

3 октября оно попыталось отделаться от нежелательного требования с помощью оговорки. Сегье объявил, что королева согласна передавать всех арестованных регулярным судам самое позднее через три месяца — все-таки не через сутки! — «если характер преступления не будет таким, что столь быстрая передача окажется противоречащей благу государства»[582].

Парламентарии с негодованием отвергли эту грубую уловку заявив, что согласиться с ней значило бы признать законность произвольных арестов. С большим трудом их удалось убедить вернуться на следующий день, в воскресенье 4 октября, чтобы получить окончательные ответы королевы по всем пунктам.

В этот день им было объявлено, что регентша принимает в целом все предложения ПСЛ, делая оговорки лишь по двум статьям. В том, что касается статьи об «общей безопасности» королева решила разграничить интересы судейской элиты и всех прочих подданных. «Правило 24 часов» было принято лишь по отношению к оффисье верховных палат, а максимальный срок предварительного заключения всех остальных арестантов был определен в 6 месяцев, после чего они непременно должны бы ли предстать перед регулярным судебным трибуналом. Такой срок мог показаться слишком длинным, но все же уступка была весьма существенной: при Ришелье без суда и следствия сидели годами, да и при регентстве Бофор отсидел почти 5 лет от ареста до своего побега. (Заметим, что знаменитый английский Habeas Corpus Act, который появится лишь через 30 лет, в принципе не распространялся на политические преступления.) Кстати, именно в эти дни мать Бофора предъявила в парламент запоздавший иск с просьбой рассмотреть обвинения против ее сына, дав ему возможность оправдаться — и парламент, не форсируя дела, все же принял его к рассмотрению.

Вторым пунктом, по которому правительство проявило упорство, был все тот же вопрос о нормах сокращения тальи: оно согласилось сократить ее на 25 % не только для 1648, но и для 1647 г., но непременно считая от размера нетто.

Теперь, когда определилось отношение регентши ко всем предложениям ПСЛ, стала ясна необходимость новой королевской декларации, которая дополнила и заменила бы декларацию 31 июля. Королева предложила парламенту самому составить проект такой декларации. Небывалое решение, этот знак монаршего доверия даже смутил некоторых парламентариев, привыкших не составлять, а критиковать законы.

Но в тот же день, 4 октября, королева настояла на том, чтобы принцы и министры подписали секретную декларацию, направленную против Парижского парламента[583].

В ней было сказано, что правительство согласилось со статьей об «общей безопасности» только при условии, что парламент не будет больше просить ничего нового, что он завершит все дела в течение следующей недели. Если же парламентарии продолжат свои общие заседания или уже после соглашения возобновят их под любым предлогом, то подписавшиеся советуют королеве «принять самые крайние меры против названного парламента» и обещают приложить все силы к исполнению того, что тогда будет решено ради утверждения королевского авторитета. Под документом стояли подписи Гастона, Конде, Конти, Мазарини, Лонгвиля, Сегье и Ламейрэ.