Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [95]

Тогда же в столице распространился слух: с севера к Парижу приближается стоявший между Соммой и Уазой 4-тысячный корпус немецких наемников под командованием Эрлаха. Не начинает ли осуществляться план голодной блокады Парижа? Горожане начинают закупать впрок продовольствие, на рынке возникает ажиотажный спрос. «В Париже только и говорят, что о войсках Эрлаха, все закупают зерно и солонину…», — записал 21 сентября д'Ормессон[564].

Но двор не делает никаких угрожающих жестов. Совсем наоборот: на общем собрании парламента 22 сентября было сообщено о разрешении королевы продлить его заседания еще на неделю, вместе с просьбой ускорить работу над «тарифом», ведь пока это дело не завершено, народ совсем не платит налогов. И более того: затем второй президент де Мем огласил перед коллегами долгожданный правительственный документ: полученную им генеральную «комиссию» на председательствование в Палате правосудия, причем были поименованы все предлагаемые двором кандидаты в судьи будущей палаты (4 — от парламента вместе с Мемом, 3 — от Счетной палаты, 3 — от Налоговой палаты, 2 — от Большого Совета и 4 королевских докладчика). Можно представить себе, какое оживленное обсуждение (и возражения: назначение судьями членов Большого Совета и королевских докладчиков было неприятно парламенту) последовало бы за этим в иных условиях. Но сейчас все повернулось совсем не так, как рассчитывало правительство.

После ареста Шавиньи руководство радикальной оппозицией взял в свои руки Гонди, и задуманная им контратака увенчалась полным успехом. Сразу после зачтения официальных документов слово неожиданно взял подученный коадъютором Виоль. Он заявил, что теперь все это уже не важно, что после отъезда двора, правительственных репрессий, когда к Парижу приближаются войска, нужно позаботиться о безопасности столицы. Тщетными оказались попытки Моле вернуть собрание к обсуждению вопросов, поставленных правительством. По предложению коронных магистратов парламент единогласно принял решение отправить ко двору депутацию с просьбой возвратить короля в Париж, дабы рассеять все опасения, или же дать какие-либо другие гарантии. Но для оппозиционеров этого было мало: должно было прозвучать имя виновника всех бедствий. И оно прозвучало. Бланмениль, Виоль, Новион страстно обличали Мазарини, обвиняя его во всех возможных пороках («Он чернее дьявола!» — восклицал президент Новион)[565]. Почти все парламентарии с энтузиазмом присоединились к мнению Бланмениля и Виоля: пригласить на завтра в парламент принцев крови, пэров и коронных сановников, дабы ввести в действие парламентское постановление 1617 г., запрещавшее иностранцам участвовать в управлении государством. Это самочинное приглашение повторяло прецедент 1615 г., тогда же резко осужденный правительством. Имя Мазарини в тексте постановления не упоминалось, но это ничего не меняло: было ясно, что парламент объявил войну кардиналу и не хочет иметь дело с первым министром.

Моле было поручено тем же вечером отправиться во главе депутации ко двору, передать королеве просьбы возвратить короля в Париж, отвести от столицы стягивающиеся к ней войска; а также пригласить вельмож на завтрашнее большое заседание парламента.

Это поручение было исполнено, и королева заметила, что у Моле во все время его речи «были слезы на глазах: он страдал, что его заставили впутаться в такую авантюру»[566]. Но личные переживания первого президента не помешали ему четко изложить требования своей корпорации и дать понять, что независимо от согласия регентши парламент будет заседать, «чтобы непрерывно заниматься реформой государства»[567].

Реакция двора была резкой. Анна решительно отказалась вернуться с королем в столицу, заявив, что здоровье сына для нее важнее всех парижских слухов и сплетен. Сегье напомнил, что разрешение работать во время каникул было дано парламенту исключительно для решения вопроса о «тарифе», и рассмотрение им всех прочих сюжетов является незаконным. Все бывшие на аудиенции принцы (Гастон, Конде, Конти, Лонгвиль) объявили, что отклоняют приглашение парламента и не явятся на его завтрашнее заседание; при этом Конде говорил с особой горячностью. После аудиенции во время обсуждения дела в Узком совете даже был поставлен вопрос, не распустить ли вообще Парижский парламент, заменив его комиссией из королевских докладчиков и членов Большого Совета[568], но это было уже чересчур, и ограничились тем, что просто кассировали постановление парламента от 22 сентября.

В этот момент многое, если не все, зависело от позиции первого полководца Франции. Когда Мазарини после Дней Баррикад отправил Конде успокоительное письмо (он пытался уверить его, что теперь все улажено и установилось спокойствие) — тогда принц ответил кардиналу посланием, исполненным убийственного сарказма.

«Нет ничего менее спокойного, чем народ, который делает все, что ему вздумается; который силой оружия заставляет своего короля освободить узников; который прогоняет камнями гвардейцев е. в-ва; который разоружается и разбирает баррикады не по приказу короля, а по решению парламента…»