Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [92]
О политических взглядах будущего кардинала Реца он достаточно ясно сказал в своих мемуарах: они были близки к взглядам умеренного крыла парламентской оппозиции. Не особенно вдаваясь в теорию, Гонди полагал, что королевская власть во Франции должна считаться с мнением парламента, чтобы не впасть в деспотизм, как это было при Ришелье. При всем том он был скорее практиком, чем теоретиком — и скорее тактиком, чем стратегом. Он точно уловил наступление того момента, когда для усиления авторитета парламента нужно было «политизировать» его требования. Ресурсы чисто антиналоговой программы были близки к исчерпанию, в военных условиях парламентарии явно не могли удовлетворить все ожидания налогоплательщиков. До сих пор парламент не высказывал никаких претензий к персональному составу правительства, он не требовал даже отставки сюринтенданта д'Эмери. А между тем как усилила бы его позиции борьба за свержение Мазарини, агитация в народе против этого расхитителя казны, презренного лживого итальянца, любовника королевы, во всем ему послушной! Но для этого нужно организовать союз между парламентом и всеми недовольными первым министром аристократами, военными, видными политиками. Создание такого союза на ближайшее время станет главной заботой коадъютора.
Впрочем, Гонди как гибкий политик, никогда не теряющий из вида удовлетворение своих личных амбиций, будет еще не раз менять своих политических союзников и противников, выступая то против Мазарини, то против Конде, то против них обоих сразу. Но назвать его просто беспринципным властолюбцем и демагогом было бы все же несправедливо, ибо один неизменный принцип у него был: ни при каких условиях он не выступал против парламента как такового (хотя, конечно, старался влиять на его решения через «партию» близких к нему парламентариев).
Опора на парламент, по мнению Гонди, должна была стать неизменной основой всякой сильной оппозиции. Его влияние зависело от того, насколько оппозиционная аристократия будет признавать авторитет и ведущую роль парламента; разрыв между двумя этими силами приведет к политическому краху «великого комбинатора».
«Парламент вошел в роль монарха, и весь парижский народ пошел за ним, дав королю в соправители Брусселя», — так писал в одном из своих блокнотов Мазарини в первые дни после событий. Королю нанесено оскорбление, и вся Европа ждет, какова будет реакция правительства, от этого зависит престиж Франции. (Разумеется, в официальных письмах, рассчитанных на «всю Европу», кардинал, напротив, всячески старался имитировать полную безмятежность, изображая парижский бунт как нечто эфемерное и незначительное). И первый министр сразу же намечает ту тактическую линию, которой должна придерживаться власть.
Прежде всего «какое-то время нужно притворяться, заявлять о желании уладить все споры с парламентом… Королева должна принудить себя именно так держаться по отношению и к парламенту, и к городу, говорить именно в таком духе перед городскими оффисье, которых она к себе пригласит». При этом важно сразу же сказать о намерении двора вскоре выехать из Парижа. (Конечно, не в тоне угрозы! Короли как правило осенью выезжали из столицы, обычно в Фонтенбло, — да и Пале-Рояль действительно нуждается в санитарной обработке, тем более что весной, из-за начавшихся осложнений с парламентом, двор его не покидал). «Выезд должен произойти открыто, не в виде бегства, и не позже чем через две недели». Двор должен обосноваться поближе к столице. «Король будет гораздо сильнее вне Парижа, чем в нем, и я почти уверен, что парламент и народ начнут тогда опасаться».
Но и после отъезда двора следует какое-то время продолжать политику притворства, чтобы дать Конде возможность воспользоваться победой при Лансе для овладения некоторыми фландрскими крепостями. Сразу вызывать принца ко двору нельзя, это выдавало бы обеспокоенность правительства парижскими волнениями. Но ко времени возвращения молодого полководца уже должны быть приняты некие «окончательные решения», к которым Конде непременно присоединится, «как из чувства дружбы к королеве и ко мне, так и из собственного интереса». Очевидно, кардинал уверен, что воинственному принцу придется по вкусу роль исполнителя этих решений. И тогда, «при малейшем проявлении неповиновения его легко будет подавить, выслав парламент из Парижа, а кое-кого и подвергнув репрессиям». А возвращающиеся из Фландрии войска будут занимать позиции вокруг Парижа (в Сен-Клу, Сен-Дени, Ле-Бурже и др.) — угроза голодной блокады должна подействовать на непокорных[553].
Одна слабость этого на скорую руку составленного плана несомненна: Мазарини явно недооценивал парижскую оппозицию, полагая, что она должна смертельно испугаться даже не прямой угрозы, а намека на угрозу, и не сможет предпринять никаких контрмер, в частности и направленных против него лично.
Действуя по плану кардинала, Анна 30 августа принимала у себя всех городских квартальных, а на другой день — всех полковников и нескольких капитанов парижской милиции, рекомендованных городским бюро. Королева благодарила их за верную службу, представила мальчику-королю, от имени которого ко всем губернаторам провинций был послан циркуляр о полном удовлетворении монарха поведением парижских властей.
