Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [91]
К 6 ч. вечера казалось, что все волнения уже утихли, как вдруг произошла новая мощная вспышка. Вечером на ул. Сент-Антуан народ случайно обнаружил, что из Бастилии на нескольких прикрытых сверху телегах везут к Пале-Роялю запасы пороха и пуль. Содержимое телег было разграблено горожанами, которые снова принялись натягивать цепи и строить баррикады: пошли слухи, что ночью короля вывезут из Парижа, а в город войдет большая армия и начнутся грабежи.
Купеческий старшина и эшевены отправились в Пале-Рояль спросить о намерениях правительства. Их всячески успокаивали; Ламейрэ уверял, что приказ о вывозе из Бастилии боеприпасов он отдал еще позавчера и просто забыл отменить. Это звучало не очень убедительно, и Анна решилась на смелый шаг: она приказала распустить по домам всех стоявших перед Пале-Роялем гвардейцев (на боевой дух которых, впрочем, нельзя было положиться).
Но и этого оказалось недостаточно. Когда члены городского бюро вернулись к ратуше, «они были удивлены, увидев перед ней двухтысячную толпу мужчин и женщин, которые принялись кричать, что их разоружили как раз тогда, когда оружие так нужно, что городские власти сговорились с двором, чтобы всех их погубить и разорить»[550].
Народ требовал приказа вооружаться, и никакие увещевания не действовали. К Пале-Роялю, который покинуло большинство защитников, стали стекаться мятежники. «Королеве сказали, — пишет очевидица событий Моттвиль, — что вокруг дворца стоят отряды горожан, смешанных с чернью, которые громко возглашают, что хотят короля, что они решились завладеть им и королевой и будут охранять их в здании ратуши; что они требуют, чтобы им передали ключи от городских ворот, ибо опасаются, что короля похитят; что если короля выведут из Пале-Рояля, все прочее им не важно, они охотно предадут дворец огню»[551].
Анне пришлось пойти еще на одну уступку: горожанам были переданы ключи от городских ворот. Ратуша приказала квартальным запереть все ворота на ночь, в то же время успокаивая их заверениями, что никакой реальной опасности нет.
Наутро все было спокойно, на рынки привезли продовольствие, люди занялись своими делами и мостильщики принялись чинить развороченные мостовые. Так закончились потрясшие Францию Дни Баррикад.
Попытка правительства разгромить оппозицию неожиданным силовым приемом потерпела полный провал. Ни на какую капитуляцию парламент не пошел, от рассмотрения политических вопросов в принципе не отказался. Согласие парламентариев отложить до ноября разбор декларации 31 июля и предложений ПСЛ было секретным; замаскированное обсуждением не менее важных вопросов о «тарифе» и гарантиях прав рантье, оно репутацию парламента в народе не подрывало.
Правда, темп наступления оппозиции был все-таки сбит, и министры могли надеяться на рост влияния ее умеренных лидеров, которым не могла понравиться зависимость от давления снизу, столь ярко проявившаяся в эпизоде у Круа-дю-Тируар.
Конечно, и работа над составлением списка разрешенных налогов сама по себе могла внести раскол между парламентом и налогоплательщиками. Но для использования всех этих возможностей требовалось время, а королева и Мазарини жаждали реванша.
Один вывод напрашивался сам собой: прежде чем воевать со своей столицей, двор должен из нее уехать. Но и парижане хорошо понимали, что регентша не простит оскорбления, многими овладело чувство ожидания расплаты.
Дни Баррикад имели еще одно следствие, очень неприятное для правительства. До сих пор министры и аристократы были в целом едины в противостоянии парламентской оппозиции, не связывая с ее поддержкой личные планы борьбы за власть. Но теперь, когда парламент показал свою силу, он стал ценным и важным союзником.
Показательной вехой в этом смысле стал переход в оппозицию парижского коадъютора. Уже в ночь на 27 августа он, используя свои связи с некоторыми командирами городской милиции, организовывал строительство ряда баррикад. Но главное было в другом. Гонди уяснил, что слабостью парламентской оппозиции было отсутствие союза с недовольными Мазарини грандами и сразу же принялся сколачивать этот союз, взяв на себя роль координатора антиправительственного движения. Вечером 27 августа к нему в Архиепископство приплыл на лодке сам герцог Лонгвиль, член Узкого совета, губернатор Нормандии. Лонгвиль, как мы помним, имел основания для недовольства кардиналом, лишившим его возможности заключить победоносный мир. Гонди долго убеждал его, что сейчас как раз самое время придать восстанию политический характер, выдвинув лозунг свержения Мазарини. Герцог не рискнул пойти на решительные действия; собеседники договорились выжидать, «следуя за тем, что будут делать парламент и народ», а тем временем попытаться заинтересовать «общим интересом» влиятельных лиц, особенно Конде (шурина Лонгвиля): разве кардинал не оскорбил победителя при Лансе, выбрав для ареста Брусселя день празднования его великой победы?
