Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [86]

В тот же день, 26 августа, Пале-Рояль с просьбой об освобождении арестованных дважды посетил Моле. Имея официальную резиденцию при Дворце Правосудия, он находился в центре событий, да и горожане требовали его вмешательства, прямо обвиняя в измене. Но оба его визита окончились безрезультатно: королева соглашалась говорить только с депутацией парламента, и его общее собрание было назначено на утро.

К концу дня королевские войска занимали оборонительные позиции вокруг дворцов в западной части Правого берега, прилегающей к возведенной при Ришелье новой стене (проходившей от восточного края совр. площади Согласия), где были расположены особняки многих лиц, близких к двору. Особое внимание уделялось охране ворот, что обеспечивало возможность как эвакуации, так и получения подкреплений, и набережной Лувра, «чтобы сдерживать лодочников»[510]. Оборонять Пале-Рояль было бы трудно: этот бывший дворец Ришелье строился не как замок и не имел никаких укреплений, даже рвов. Но к нему стекались защитники: «Все придворные сразу же туда отправились в сопровождении множества своих слуг»[511]. Военное дворянство без колебаний встало на защиту монарха от простолюдинов: в Пале-Рояль явились «парижские академии верховой езды, и еще триста других вооруженных всадников из гражданских лиц»[512].

Источники расходятся в вопросе о том, были ли уже баррикады в первый день волнений. Половина свидетелей отмечают их появление одновременно с навешиванием цепей, другие же не упоминают о баррикадах или даже категорически заявляют, что до 27 августа их нигде не было. Вероятно, отдельные баррикады все же возводились по инициативе десятников и капитанов милиции, но не было их массового сооружения.

Слову «баррикада» было менее 100 лет, и родилось оно именно во Франции (от фр. «barrique» — бочка). Самые старые парижане еще помнили первый День Баррикад (12 мая 1588 г.), когда после изгнания из Парижа королевских войск город перешел под власть лигеров во главе с герцогом Гизом. Романтический стереотип, порожденный парижскими баррикадными боями XIX в. (баррикады сооружаются совершенно спонтанно, кем попало и из чего попало), не подходит к нашему времени, когда все поддержание внутреннего порядка в городе находилось в руках квартальных организаций и городской милиции.

Парижане лишатся этого права-обязанности с 1670-х годов, с созданием сильного корпуса королевской полиции, а до того баррикадирование было делом организованным, налаженным, и бочек в подвалах лавок хватало.

С наступлением темноты улицы заметно опустели и оживились надежды министров на то, что никем не руководимые волнения плебса утром не возобновятся. Правда, в самом начале ночи «буржуа стреляли из мушкетов, и было произведено множество выстрелов» (совсем как во время январских событий, но должны же были добрые горожане опробовать свое оружие, получив от ратуши приказ быть в боевой готовности!), «однако остаток ночи прошел в полной тишине и спокойствии»[513].

Но это спокойствие (если оно было: по другим источникам, пальба продолжалась всю ночь) оказалось обманчивым. Кое-где строились новые баррикады, а когда 27 августа городское бюро пригласило к 5 ч. утра в ратушу квартальных узнать о настроениях населения, те сказали, что «горожане никак не хотят прислушаться к их увещеваниям и не желают ни снимать цепи, ни открывать лавки»[514]. «Отцы города» осознали невозможность исполнения их отданного накануне приказа и стали выжидать, чем закончатся переговоры двора с парламентом. Приличия ради они время от времени разъезжали по улицам, вступая в разговоры с народом, который изъяснялся с ними «с великой горячностью»[515].

А в восьмом часу разнесся слух: в парламент зачем-то едет канцлер Сегье. Он уже миновал заграждение у Круа-дю-Тируар (очевидно, дав какие-то заверения в своем миролюбии). Но с чем он едет? Ответ на этот вопрос так и остался неясным, а он объяснил бы нам, какими были тогда представления правительства о ситуации. Источники дают противоречивые версии, варьирующие в широком диапазоне.

Начнем с самой «мягкой», изложенной в мемуарах Моттвиль. Сегье ехал в парламент к началу его заседания (в 8 ч. утра) просто для того, «чтобы там председательствовать и успокоить умы». Моттвиль упоминает о существовании другой версии (Сегье-де ехал объявить парламенту о его роспуске), но решительно ее отвергает: «Тогда я не заметила никаких признаков такого замысла и узнала об этой версии лишь гораздо позднее»[516]. Это авторитетное заявление — королева обычно не скрывала от наперсницы своих настроений. Сходное суждение — в дневнике Валье: целью Сегье было «помешать своим присутствием принятию решений, противных королевской воле»[517].

Историк XVII в. А. Обри (видимо, наведя справки в архивах) заметил, что Сегье не мог везти с собой никакой королевской декларации о запрете общих собраний палат, поскольку таковой еще не было изготовлено; он должен был осведомить парламентариев о причинах решения королевы и призвать их следовать «обычным путем покорности» (иными словами, отправить к королеве, согласно обычаю, депутацию с просьбой о прощении репрессированных). Можно было, дав обещание, что после такой просьбы арестованные будут освобождены (иначе успокоить парламент было, конечно, невозможно), постараться не обсуждать на пленарном заседании вопрос об условиях освобождения. Если бы это не удалось, канцлер мог бы дать понять, что главным условием будет обещание парламента не проводить больше общих собраний и заниматься судебными делами