Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [71]

Вокруг этого вопроса разгорелась дискуссия. Молодой президент Никола Потье де Новион (1618–1693; племянник неудачливого соперника Мазарини епископа Бове; унаследовал должность от отца; под старость, в 1678 г., стал первым президентом парламента) заявил было, что интенданты вообще не нужны, «казначеи Франции» справятся и с надзором за армией, но его никто не поддержал, а Сегье сказал, что сейчас интенданты необходимы даже для сбора тальи, элю это быстро сделать не смогут. Президент Лекуанье возразил, что парламент мог бы разослать с этой целью в провинции своих советников, но его тут же поправил коллега Новион: этим должны заниматься оффисье Налоговой палаты (понятная позиция: зачем же парламентариям портить свою репутацию «отцов народа», эту неблагодарную работу лучше переложить на плечи союзников).

Затем Новион заявил, что комиссии оставленных интендантов непременно должны верифицироваться в парламенте (общий контроль — совсем другое, чистое дело). Это было новшество, и Сегье его решительно отверг. Канцлер вспомнил о своей молодости, когда он, назначенный интендантом в Лангедок, хотел было предъявить свою комиссию Тулузскому парламенту, но первый президент этого трибунала сказал, что в том нет надобности, ибо «интендантов посылают в провинции, чтобы они помогали губернаторам и при необходимости давали им советы»[431]. Мнение правительства было принято.

Было одобрено и предложение простить недоимки по талье именно по 1646 г. включительно. Оппозиционерам очень хотелось, чтобы в декларации было упомянуто, что это решение принято по рекомендации ПСЛ (пусть народ знает, кто его благодетели), но Сегье ответил отказом. Снижать размеры тальи на 1648 г. не предполагалось, но Лекуанье выдвинул идею о скидке в 25 % тем плательщикам, которые выплатят остальную сумму к концу года. После споров о размерах скидки и контрольном сроке остановились на более скромной цифре: 12,5 % в 1648 г. и 25 % для уплативших остаток тальи к концу 1649 г.

Впрочем, представители правительства не верили в такой способ стимулирования активности налогоплательщиков. «Когда имеешь дело с народом, — скептически заметил Сегье, — скидки бесполезны, народ не будет платить ни лучше, ни охотнее». «Все это слишком легко — предлагать освобождение крестьян от тальи, — сказал, обращаясь к оппозиционерам, Мазарини, — но ведь вы, как и мы, заинтересованы

в сохранении государства, а если оно погибнет, то и вы погибнете вместе с ним»[432].

Об одном пункте на «конференции» 10 июля не было сказано ни слова, хотя не заметить его было невозможно: в проекте королевской декларации говорилось только об отзыве интендантов, но не о широком судебном расследовании их деятельности, важнейшая часть парламентского акта 4 июля была обойдена молчанием. Бой по этому вопросу оппозиция решила провести уже на пленарном заседании парламента. Он был неизбежен: только агитация за судебное преследование финансистов и их приспешников могла дать ответ, откуда взять срочно необходимые короне деньги.

И действительно, доставивший 11 июля в парламент декларацию об отзыве интендантов, Гастон столкнулся с решительным требованием об организации процессов над виновными в хищениях интендантами. Он попытался возразить, что это, может быть, будет сделано со временем, но сейчас правительство лишилось бы из-за этого всякой помощи откупщиков, «которые непременно были бы вовлечены в эти процессы»[433], а государству непременно нужно получить к концу месяца 2,5 млн л. Но этот довод не мог подействовать на оппозиционеров, убежденных, что все нужные средства можно быстро добыть благодаря принудительному обложению финансистов. Чтобы избежать включения в королевскую декларацию пункта о судебном преследовании интендантов, министры решили издать вторую декларацию, специально посвященную созданию традиционной Палаты правосудия для расследования всех злоупотреблений в финансовой сфере.

Такое решение выглядело даже более радикальным: ведь Парижский парламент не был правомочен проводить никаких расследований за пределами своего округа, а Палата правосудия могла действовать в масштабе всей страны. Возразить на это парламентариям было нечего, хотя новая декларация и выводила из-под удара институт интендантов как таковой, блокируя немедленную организацию процессов по линии парламента (генеральный прокурор и его помощники теперь могли только принимать записки о финансовых злоупотреблениях, заготовляя материал для работы Палаты правосудия). К тому же оппозиционеры понимали, что взявшее в свои руки созыв Палаты правосудия правительство не станет с этим спешить: требовалось время на согласование принципов представительства в новом трибунале и персональный подбор судей, да и дата созыва зависела от королевы. (И действительно, события Фронды позволят Анне уклониться от исполнения обещания — Палата правосудия созвана не будет.)

Но все же декларация о предстоящем созыве Палаты правосудия была вынужденным шагом, маневром, предпринятым во избежание худшего. Когда бы ни началась ее работа (а было ясно: оппозиция станет добиваться, чтобы она началась поскорее), само по себе объявление о ней было прямым актом банкротства, приведшим к краху организованной системы государственного кредита.