Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [57]

Руководители французской делегации Лонгвиль и д'Аво были склонны согласиться с этими предложениями, но все же попросили две недели на получение инструкций из Парижа. В мемуарах приближенного ко двору Гастона Орлеанского Никола Гула есть важное свидетельство: Лонгвиль готов был на свою ответственность подписать условия прелиминарного мира, но запросил своего шурина, молодого Конде, защитит ли тот его от обвинений в самовольстве — и Конде ему это решительно отсоветовал[336].

Пеньяранда понимал, что главным препятствием к соглашению будут неаполитанские дела. 16 января он писал министру Луису де Аро: «Если бы ситуация в Неаполе не была столь выгодна для французов, они позволили бы себя убедить, несмотря даже на возражения кардинала Мазарини»[337]. В тот же день Мазарини пишет Лонгвилю: «Если неаполитанские дела будут докучать испанцам, то они, видимо, не станут долго настаивать на пункте о Лотарингии». В этом же письме кардинал выражал радость, что скоро снова увидит Лонгвиля (решение о его отзыве из Мюнстера было принято еще 2 января — видимо, в целях дипломатического нажима) и надежду, что тот прибудет «увенчанный славой, счастливо доведя до конца вместе с Вашими коллегами самое важное дело, какое только было в Европе за многие века»[338]. Как видим, Мазарини отнюдь не был против мира — просто он надеялся, что противника удастся «дожать», и очень скоро.

На другой день, 17 января, состоялось решающее заседание королевского Военного совета. Франция была готова согласиться на возвращение герцогу Лотарингии его владений, но при одном непременном условии: срытие укреплений столицы герцогства Нанси и других крепостей. Это решение было принято единодушно, не только Мазарини, но и Гастон, и Конде считали недопустимым отдавать лотарингские крепости в боеспособном состоянии. Напрасно международные посредники — папский нунций и посол Венеции — пытались убедить французское правительство отказаться от этого требования. На многолюдной аудиенции у королевы 24 января был дан решительный отпор их миротворческим усилиям. И Мазарини, и Конде резко обрывали посредников, и в заключение кардинал решительно объявил, что Франция никогда не отдаст Лотарингию без срытия ее укреплений[339].

Именно в этот момент был упущен реальный шанс заключить почетный мир и избежать внутренней смуты.

Казалось бы, после столь энергичного нажима испанцам оставалось сделать последнюю, решающую уступку. Разве так уж важно сохранение крепостей герцогом, который в любом случае обречен быть сателлитом Франции? Но испанцы не уступили. Парижские события 12 января уже подавали им надежду, что и во Франции начнутся волнения, тем более если народ поймет, что правительство не хочет мира. К тому же одна дипломатическая победа Испании была налицо: настаивая на своих требованиях, Франция отделила свои интересы от интересов старых голландских союзников. 30 января в Мюнстере Республика Соединенных Провинций заключила сепаратный мир с Испанским королевством. Испанцы получили гарантию, что в Нидерландах им не придется воевать на два фронта.

Кто уступит первый? Все зависело от событий в Неаполе. Еще долго оттуда приходили приятные для Франции известия. Еще 21 февраля бранденбургский резидент в Париже Абрахам Викфор сообщал в одном из своих еженедельных посланий к Августу Брауншвейг-Вольфенбюттельскому, что испанский флот из-за нехватки продовольствия ушел из Неаполитанского залива, что Гиз взял Капую, оплот верных Испании баронов (оба сообщения были ошибочными), что Франция «не побоится начать переговоры с этой новой республикой как с суверенным государством, если только Испания не решится в ближайшее время дать мир христианству»[340].

А на самом деле 12 февраля в неаполитанской эпопее произошел решающий перелом в пользу Испании.

В этот день Гиз, собрав городские и крестьянские отряды, попытался овладеть испанскими цитаделями в Неаполе. Этот штурм был отбит, после чего невозможность военной победы восставших даже в столице стала очевидной. Встревоженные монархическими замашками Гиза, те же неаполитанцы, которые раньше стояли за республику, завязали тайные сношения с испанцами. 6 апреля, после того как Гиза с его отрядом удалось хитростью выманить из города, вышедшие из цитаделей испанские гарнизоны мирно, под праздничный перезвон колоколов овладели Неаполем. В тот же день Гиз был захвачен в плен и брошен в испанскую темницу.

25 апреля, через два дня после урока, преподанного Анной своему парламенту, в Париже распространился слух о падении Неаполя и пленении Гиза. 28 апреля официальный курьер из Рима подтвердил это известие.

Поражение Мазарини было полным. Не он один был виноват в этом просчете, но именно на него легла вся ответственность за провал в глазах общества. Стали ходить слухи, что кардинал-итальянец сознательно не хочет мира, что только затягивание войны дает ему возможность оставаться у власти, наживаясь на общих бедствиях. Если Мазарини виноват в этом, «то нет преступления, на которое он не был бы способен», — записал в своем дневнике Ж. Валье[341].

То, что мира не будет — стало сразу всем ясно. И действительно, 6 мая Филипп IV, осведомленный о событиях в Неаполе, написал Пеньяранде, что теперь уже нельзя предлагать Франции такие необычайные уступки как раньше