Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [46]
Принудительное распространение рент в Париже проходило очень туго, и через два года, после безуспешной попытки заменить эту форму обложения сбором с ввозимых в Париж товаров (о чем ниже), 31 августа 1647 г. д'Эмери предложил создать для распространения среди зажиточных парижан новые ренты всего на 150 тыс. л. (что означало снижение первоначального запроса в 10 раз)[270], с тем, чтобы их распространяли среди всех (т. е. без учета именных списков, составленных в Госсовете), за исключением оффисье суверенных палат и тех, кто уже купил старые ренты. На этом условии правительство готово было отменить все не проданные ренты, созданные по эдикту 1644 г.[271] Однако Парижский парламент решительно отказался верифицировать новый эдикт.
Обложение зажиточных практиковалось и в провинциях, где откупщики не были связаны спущенными сверху именными списками. О принятых здесь нормах можно судить по постановлению Государственного совета от 17 января 1646 г.[272], принятому то запросу контрактанта Ансельма Эрара, взявшего на себя распространение 90 тыс. л. рент в Нормандии. Он сообщал, что в генеральстве Кан новые дворяне и все оффисье-дворяне отказываются покупать ренты. Было постановлено, что все новые дворяне (ставшие таковыми после 1594 г.), все оффисье, купцы и буржуа г. Кана подлежат обложению; от него освобождаются только родовитые дворяне и те из новых дворян, которые служат в армии.
Разумеется, было и не названное, но подразумеваемое ограничение: побору не подлежали деревенские жители, платящие талью.
Однако любопытный документ, хранящийся в РНБ (С.-Петербург) и относящийся как раз к генеральству Кан, свидетельствует о том, что откупная компания нарушала и это правило: она навязывала покупку рент зажиточным крестьянам-пахарям, крупным фермерам и крестьянам, занятым в сеньориальном управлении. Это мешало сбору с них тальи, но интендант, вопреки возражениям финансового бюро, стал на сторону администрации откупа[273].
1646–1647 гг. были временем политического затишья. Спад крестьянских движений в эти годы отмечает Б.Ф. Поршнев объясняя это тем, что с осени 1645 г. начался некий «новый курс» финансовой политики, связанный с выжиманием денег из богачей[274]. Он не подкрепляет свое суждение ссылками на законодательные акты и анализом их применения, и с его тезисов нельзя согласиться. Действительно «новый курс» финансовой политики означал бы развертывание антифинансистской кампании и только это могло бы произвести на народ эффектное психологическое воздействие, — но мы видели, что правительство больше всего боялось создать такое впечатление, даже когда ему приходилось заниматься выжиманием денег из кошельков зажиточных горожан.
Думается, что все объясняется проще. Вызванная началом нового царствования волна несбывшихся надежд со временем улеглась сама собой. К тому же 1645 г. был годом военных успехов Франции и ее союзницы Швеции, увенчавшихся 3 августа большой победой в Германии при Нордлингене. Появились надежды, что мир уже близок и терпеть осталось немного. Мазарини в своей переписке начинает постоянно высказывать мысль о близости общего мира — и, конечно, победоносного. Вопросы внешней политики приобрели особое общественное значение.
1646 г. должен был принести решающие военные успехи во Фландрии. Мазарини понимал, что это был последний год, когда на этом фронте можно было рассчитывать на военное сотрудничество с голландцами: склонявшаяся к миру с Испанией Республика Соединенных Провинций вступила в сепаратные переговоры о перемирии. Соответственно перед французской армией были поставлены крупные задачи: кампания должна была завершиться взятием Дюнкерка, крупного торгового порта и центра корсарства.
Еще в феврале 1646 г. Мазарини лелеял мысль о возможности обмена занятой французами Каталонии на Испанские Нидерланды, считая обстановку для этого благоприятной. Англия, которая решительно возражала бы против утверждения французов во Фландрии, была слишком занята своими внутренними делами[275].
Но ситуация в Англии менялась очень уж быстро. Наголову разбитая Кромвелем при Нэзби 14 (24) июня 1645 г. королевская армия так и не смогла оправиться от этого разгрома, Карл I бежал из своей резиденции Оксфорда и 5 (15) мая 1646 г. появился в лагере воевавшей на севере страны шотландской армии, фактически сделавшись ее пленником; еще признававшие его власть города стали сдаваться один за другим. Первая гражданская война закончилась, парламент стал хозяином всей Англии, и опасность его противодействия французским планам стала выглядеть вполне реальной. Тем более, что Англия вела секретные переговоры с Испанией, а дюнкеркских корсаров гостеприимно принимали в английских портах, где они продавали добычу, захваченную на французских кораблях[276].
Мазарини решил послать в Англию чрезвычайного посла. Им стал один из президентов парламента Помпонн де Белльевр (1606–1657), внук двух канцлеров, уже бывший послом в Англии до революции, в 1637–1640 гг. Это была первая серьезная попытка Франции вмешаться во внутренние английские дела, до этого Мазарини не придавал им большого значения, и французские демарши имели формальный характер. За активную помощь английскому королю, после скорейшего заключения общего мира, стояла группировка «Значительных». Тесные связи посла Карла I во Франции с антиправительственной оппозицией сильно раздражали Мазарини, записавшего в одном из своих «блокнотов» 26 февраля 1644 г.: «Посол Горинг теснейшим образом связан с Шеврез и Вандомом… Он всегда был ярым испанофилом (spagnolissimo), и сейчас больше, чем когда-либо…». Кардинал советовал Анне принести жалобу английскому двору на такое поведение посла, а самому Горингу запретить выезжать из Парижа «иначе как для возвращения в Англию»
