Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [44]

24 марта все младшие парламентарии провели совместное собрание в «престижном» помещении своего дворца — в Палате Св. Людовика, и там большинством голосов (59 против 35) было принято дерзкое, «революционное» решение: в понедельник, 27 марта, всем явиться в Большую палату и трижды потребовать от Моле проводить общее собрание; в случае отказа первого президента обратиться с тем же требованием ко второму по рангу президенту и т. д.; при отказе всех президентов председательское место должен был занять старейший из президентов апелляционных палат (им стал бы Гайян, первый президент Первой апелляционной палаты, бывший председателем собрания 24 марта).

Желая сорвать этот замысел, королева вызвала к себе именно на утро 27 марта депутацию от всех палат парламента. Из-за этого обстоятельства явка младших парламентариев в Большую палату ранним утром этого дня (обычные утренние заседания проходили с 8 до 10 ч.) обернулась лишь очередным срывом заседания, причем не обошлось без конфуза. Некоторые бедные женщины из предместий, все еще приходившие к парламенту, видя дверь зала Большой палаты открытой, вошли туда, пали на колени, просили о справедливости и милосердии. За ними вошли другие, комната заседания наполнилась простолюдинами… Ответом им было только молчание парламентариев.

Избранному от своей палаты в депутацию Гайяну его коллеги поручили заверить регентшу в их преданности и в том, что все происходящее — всего лишь внутренние споры между палатами парламента. Но королева не давала ему говорить, обрывая в самой грубой форме. Робкие попытки Моле разрядить ситуацию также успеха не имели. Сегье обвинил всех парламентариев в том, что они «строят из себя отцов народа, желая направить его ненависть против королевы»[257]. Собрание младших палат 24 марта было квалифицировано как заговор, и королева потребовала немедленно доставить ей протокол мятежной сходки для его уничтожения.

Требование было исполнено, после чего правительство выяснило, кто был председателем, кто секретарем собрания и кто первым внес принятое предложение. Этим трем парламентариям, во главе с Гайяном, были в тот же вечер высланы предписания о высылке из столицы в провинциальные города. Но наибольшего внимания удостоился второй президент Первой апелляционной палаты, виднейший лидер радикальной оппозиции Барийон: он был арестован и отвезен в королевскую тюрьму в далеком пограничном замке Пинероло.

Известие о репрессиях вызвало крайнее волнение в парламенте. Тут же, 28 марта, было созвано общее собрание, где решили сегодня же идти к королеве в полном составе и просить ее за репрессированных. От королевы было передано, что она нездорова и просит прийти завтра; но разгоряченные парламентарии, пренебрегая приличиями, все же пошли во второй половине дня к королевской резиденции в Пале-Рояле. Анне действительно нездоровилось, и она была очень удивлена этой демонстрацией.

Распространился слух, что за парламентариями идет большая толпа народа, более 4 тыс. человек, и дворец был охвачен беспокойством («хотя на самом деле, — пишет Талон, — за парламентом не шел никто, кроме наших слуг»)[258]. Предосторожности ради были заперты большие ворота и об отказе больной королевы принять парламентариев им объявили не на улице, чтобы ненароком не оскорбить народ, а во внутреннем дворе, куда не были пропущены посторонние лица.

На другой день, 29 марта, королева удостоила парламентариев лишь короткой аудиенции в своей спальне, ограничившись тем, что сообщила им о причинах произведенных репрессий. Парламент решил составить письменные ремонстрации. Время охладило пыл, да еще и прошли (16 апреля) пасхальные праздники; только апелляционные палаты парламента, выражая свой протест, прекратили всякое рассмотрение дел. Ремонстрации с просьбой о помиловании репрессированных еще не были представлены, когда 27 апреля королева сама вызвала к себе небольшую депутацию парламента и объявила, что прощает высланных и разрешает им вернуться к исполнению обязанностей — но иначе обстоит дело с Барийоном, он не может быть прощен, ибо был в сговоре с некими заговорщиками (с кем именно, ею сказано не было). Моле благодарил регентшу за милость к высланным и тут же просил вернуть Барийона, дабы парламент сам мог его судить: «Обычаи (l'ordre public) королевства воспрещают, чтобы по простым подозрениям мог быть брошен в тюрьму королевский оффисье, да и вообще кто бы то ни было (ni qui que ce soit)»[259].

Последние слова, прозвучавшие в устах самого Моле, весьма примечательны: они говорят о том, что в парламентской среде уже была распространена идея о необходимости поставить пределы всей системе административных арестов, и не только применительно к судейским — пункт, который в первый год Фронды будет главным предметом споров между короной и парламентом.

На это канцлер Сегье ответил лишь обещанием, что если королева решит судить Барийона, то процесс будет проходить в парламенте, а не в каком-либо чрезвычайном трибунале. Это «если» скорее всего означало, что заточение лидера оппозиции будет неопределенно долгим: не в интересах правительства было устраивать процесс, который вполне мог закончиться триумфальным оправданием обвиняемого. Настоящих улик против Барийона, очевидно, не было. Во всяком случае, о его причастности к заговору Бофора и Шеврез в 1643 г. ничего не известно: уверенные в себе «Значительные» не рассчитывали на поддержку парламентариев.