Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [43]
Представлявший эдикт Талон предложил зарегистрировать его без оговорок, но не был никем поддержан. Парламентарии внесли очень существенные поправки. Они хотели практически свести список облагаемых к одним финансистам, освободив от побора не связанных с системой финансизма крупных купцов и банкиров. Тем самым была бы развязана популярная антифинансистская кампания.
Это никак не устраивало правительство. Д'Эмери говорил, что финансисты «потеряют кредит, если народ будет думать, что они зависят от строгости и принуждения со стороны парламента… для них будет оскорблением, если их отделят от прочих буржуа города Парижа и одних заставят платить этот побор», — тем более, что год назад они уже платили специальный взнос за освобождение от Палаты правосудия[250]. Сами «деловые люди» сильно забеспокоились, и 3 сентября их депутация предстала перед королевой. Их оратор, финансист Годон де Ларальер пригрозил, что «если их бросят на произвол судьбы, они не будут больше платить по парижским городским рентам и вообще прекратят заниматься делами»; в заключение он объявил парламентариев врагами королевской власти и призвал королеву «подумать о примере Англии»[251].
6 сентября состоялось новое общее собрание парламента. Талон довел до сведения палаты желание королевы, чтобы принудительный заем распространялся на всех богатых людей: финансисты должны облагаться среди всех прочих просто как «буржуа и жители города Парижа», в противном случае их кредит будет непоправимо подорван. Большинством голосов парламент решил пойти навстречу королеве.
Эдикт был верифицирован с большим разъяснением, оговаривавшим, что таксации не подлежат все судейские оффисье, адвокаты, прокуроры, нотариусы, ремесленники, чернорабочие, оффисье Университета и администраторы домов для бедных.
О «прочих купцах и буржуа» было сказано, что они будут включены в список лишь в том случае, «если обладают большими (grands et notables) богатствами и давно уже занимаются торговлей»; при этом никому нельзя навязывать покупку новых рент физическим принуждением (par corps)[252].
Но и регентша пошла на большую уступку, согласившись с тем, что в комиссию по разверстке не войдет никто из Государственного совета. Ее составили только члены трех верховных палат, при преобладании парламентариев. Таким образом, судейские оффисье могли рассчитывать на то, что на практике работу комиссии будет определять общая антифинансистская направленность. Очевидно, этого опасалось и правительство: в инструкциях, данных комиссарам 29 октября, был определен максимум обложения, никого нельзя было обязать купить рент более чем на 3 тыс. л. (т. е. заплатить самое большее 36 тыс. л., пустяк для финансиста)[253].
Нам ничего не известно о работе этой комиссии. Видимо можно сказать, что она, стремясь соблюдать формальности, не считалась с тем, что деньги нужно собрать как можно скорее. В всяком случае, 26 января 1645 г. королева распустила ее с той мотивировкой, что до сих пор дело практически не продвинулось[254]. Взимание принудительного займа пошло обычным путем сдачи на откуп компании финансистов, одним богачам была дана возможность нажиться за счет других.
Убедившись в том, что реализация плана принудительного займа у зажиточных горожан будет долгим и трудным делом д'Эмери неожиданно в марте 1645 г. приступил к взиманию де нег с домовладельцев предместий Парижа в соответствии с решением Узкого совета от 7 июля 1644 г., представлявшим перевоплощение идеи пресловутого «туазе» в смягченном виде имевшим тот же порок — снова речь шла о сборе, не верифицированном ни в одной из верховных палат. Реакция была незамедлительной: первые же обложенные хозяева подали иски Парижский парламент, в предместьях начались волнения.
С 17 марта большой вестибюль Дворца правосудия был ежедневно заполняем толпой бедняков из предместий, по больше части женщин. Советники младших палат начали требовать проведения общего собрания, Большая палата отклонила их предложение. 19 марта было воскресенье, и многие женщины пошли в Нотр-Дам к мессе, куда явилась и королева. Они бросились к ногам, умоляя о справедливости, говорили, что она «расточает достояние сына, что при ней есть человек, который все себе забирает (это еще не о Мазарини, а о д'Эмери. — В.М.), что генеральный контролер все тратит на девок, меняя их каждую неделю»[255].
Встреча с народом поразила Анну. На другой день разгневанная королева передала в парламент приказ прогнать всех бедняков из Дворца правосудия, «ибо их сборище походит на начало мятежа в Париже»[256].
Но она пошла и на уступку: посетившему ее Моле было дано обещание приостановить взимание побора. Утром 21 марта Моле лично объявил об этом беднякам и убедил их разойтись.
Но не так просто было удовлетворить младшие палаты парламента. Их советники продолжали требовать провести общее собрание, заявляя, что данная отсрочка их не устраивает, что нужно вообще утвердить принцип: никакой побор не может взиматься без верификации в парламенте. Сорвав несколько заседаний Большой палаты своим излюбленным методом самовольных вторжений, приводивших к уже описанной нами «игре в молчанку», оппозиционеры решили переменить тактику.
