Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [30]
Связав руки постылой супруге, Людовик XIII не забыл напомнить и об изменах прощенного им брата, в завещании появилась удивительная фраза: «В случае если он хоть в чем-либо будет выступать против установлений настоящей декларации, мы желаем, чтобы он лишился сана генерального наместника и запрещаем всем нашим подданным считать его таковым и ему в этом качестве повиноваться».
Умирающий упомянул и о тех противниках его политики, которых нельзя прощать ни в коем случае. Бывший хранитель печатей в 1630–1633 гг. Шарль де Лобепин, маркиз де Шатонеф (1580–1653), интриговавший против Ришелье, уже 10 лет сидит в заточении в Ангулемском замке — пусть сидит и дальше до окончания войны, а затем его можно будет освободить и определить ему место ссылки или изгнания только по решению Регентского совета.
С особой ненавистью Людовик относился к ближайшей подруге своей жены и сообщнице Шатонефа герцогине Мари де Шеврез (1600–1679), находившейся в изгнании в Испанских Нидерландах, на вражеской территории. Ей запрещалось возвращаться во Францию во время войны, а после мира — только с согласия Регентского совета, причем ей нельзя будет находиться при дворе («ибо она прибегала к интригам дабы внести раздор в наше королевство и ныне состоит в сговоре с нашими внешними врагами»)[151].
На следующий день, 21 апреля, завещание Людовика XIII было без осложнений зарегистрировано в Парижском парламенте. Этот чисто политический акт, согласно февральскому эдикту 1641 г., не подлежал обсуждению. К тому же парламентарии могли быть довольны: король простил всех их коллег, репрессированных в 1641 г., включая Барийона; их должности были восстановлены (см. выше, гл. II).
Назначенный состав Регентского совета обеспечивал твердое большинство «креатурам» Ришелье и гарантировал продолжение его политики. Но народ ожидал совсем другого от нового царствования: скорого заключения мира и облегчения налогового бремени. В Париже было очень неспокойно: распространились слухи, что проклятый кардинал успел-таки перед смертью отравить короля медленно действующим ядом и теперь тянет его за собой в могилу. «Говорят, что нужно вытащить его труп из церкви в Сорбонне и протащить по улицам», — записал 27 апреля в дневнике д'Ормессон[152]. Властям пришлось принимать меры предосторожности: тело Ришелье было временно перевезено в Бастилию.
Королева Анна была популярна: все знали о ее враждебности к Ришелье и установленном за нею надзоре. Завещание умирающего Людовика XIII оказалось неисполнимым.
Когда Анна узнала от Нуайе о подготовляемом Мазарини и Шавиньи завещании, она пришла в сильный гнев и даже, по словам преданного ей тогда Ларошфуко, запретила своим приближенным поддерживать сношения с обоими министрами[153], Главной задачей Мазарини стало оправдаться перед нею через своих друзей и в секретных разговорах, о которых Анна не сообщала своим старым слугам. Стараясь по возможности переложить вину за все неприятное для королевы на Шавиньи, кардинал доказывал, что лично он оказал ей большую услугу: ведь иначе король не назначил бы ее регентшей. В конце концов Анна согласилась с его доводами.
Людовик был еще жив, а его завещание уже было фактически сорвано путем приватных договоренностей между Анной и обоими принцами. Гастон понимал, что в Регентском совете ему отведена роль фигуранта и надеялся, что его положение будет более почетным, если он в какой-то форме разделит власть с королевой. С Конде Анна договорилась, дав устное обещание, что всегда будет предпочитать его интересы интересам Гастона, не доходя, однако, до открытого разрыва с последним.
В результате всех этих закулисных переговоров королева смогла уже 9 мая известить генерального адвоката Парижского парламента Омера Талона о том, что после смерти короля она проведет в парламенте королевское заседание, на котором Гастон и Конде откажутся в ее пользу от прав, данных им по завещанию Людовика XIII. Были приняты и меры предосторожности: в эти решающие дни и дофин, и его младший брат находились под охраной гвардии, командование которой Анна поручила Бофору, — распространились слухи, что некие сторонники Гастона хотят захватить будущего короля, имея в виду обеспечить регентство своему патрону.
В те же дни Анна приняла важнейшее политическое решение, — оставить в правительстве Мазарини. Близкому к ней Анри-Огюсту Ломени де Бриенну (1395–1666), в скором будущем госсекретарю иностранных дел, она объяснила: предстоит отставка всех основных министров (Бутийе, Шавиньи и др.), а значит Мазарини нужно оставить для преемственности политики. «Я хочу для этого воспользоваться услугами человека, — сказала она, — который не зависит ни от Месье (Гастона. — В.М.), ни от принца Конде»[154]. Сделав свой выбор в пользу преемственности, Анна проявила здравомыслие и политическую ответственность. Из всего окружения Ришелье Мазарини был наименее скомпрометированной фигурой, он практически не был замешан в жестокостях своего предшественника. Понятно было и желание Анны усилить столь опытным политиком свою личную «партию». Сложность была в том, что вокруг нее уже существовала «партия» старых друзей, возглавляемая Вандомами и у них были свои планы пользования обретаемой властью, в которые дружба с креатурой тирана не входила.
