Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [27]
В феврале 1648 г., еще до начала Фронды, один из ее будущих лидеров Пьер Бруссель (1576–1654) утверждал, что возражения Парижского парламента не ограничивают королевскую власть. Свой тезис он подкрепил образным сравнением: «подобно этому аркбутаны кажутся сопротивляющимися большому строению, тогда как на деле они его поддерживают»[135]. Здесь уже противоречие вообще снимается, объявляется мнимым. Корона сама должна быть заинтересована в «оппозиции» парламента, чтобы из легитимной монархии не превратиться в деспотию: ведь все теоретики абсолютизма подчеркивали коренное отличие между двумя этими формами правления.
Парламент претендовал на то, чтобы играть свою роль хранителя законов, врага всяких чрезвычайных мер. В выступлениях парламентариев звучали мотивы «политического деизма». Так, на первом «королевском заседании» парламента после смерти Людовика XIII 18 марта 1643 г. Омер Талон напомнил, что «Бог редко преступает обычные законы природы, хотя Он сам их и установил», а потому короли также «должны быть чрезвычайно осторожными, вводя всякого рода новшества, противоречащие старым и обычным законам государства, составляющим основание монархии»[136]. Можно согласиться с суждением Кр. Вишер о традиционалистском характере политической концепции парламента «в той мере, в какой она отдает предпочтение унитарной гармонии естественного и божественного порядка при равновесии напряженностей между различными составляющими его телами»[137].
И по этой традиционной гармонии нанесла жестокий удар диктатура Ришелье. «Самую легитимную из монархий он превратил в самую отвратительную и опасную тиранию, какая когда-либо существовала», — так оценивал в своих «Мемуарах» итоги правления Ришелье идеолог Фронды кардинал Рец (1613–1679)[138]. Об охватившем страну всеобщем страхе перед политическим сыском поведал в одном из своих памфлетов Матьё де Морг, бывший сотрудник Ришелье, примкнувший затем к «партии» королевы-матери и ставший эмигрантом: «Два человека не смеют по-дружески поговорить между собой, даже шепотом — сначала им приходится закрыть двери, перетряхнуть ковры и проверить, нет ли дыр в полу или в дверных засовах, через которые можно было бы следить за их жестами»[139].
Понятно, что в этой обстановке среди парламентской молодежи, заседавшей в младших палатах, распространялись тираноборческие настроения и недовольство «соглашательством» своего руководства, так что даже характеристика власти монарха как «абсолютной» становилась для них одиозной, хотя этот термин, как мы видели, без возражений принимался судейской верхушкой. Молодой советник Жан Лебуэндр в своих записках, которые уже не раз цитировались выше (он писал их в 1673 г., оставшись верным идеалам своей молодости) ставит знак равенства между абсолютной властью и деспотией. Фронду он характеризует как борьбу «между абсолютной и деспотической (чтобы не сказать тиранической) королевской властью — и силой юстиции, властью законов, при последних содроганиях французской свободы»[140].
Но чтобы подобные взгляды повлияли на позицию всего парламента, позволив ему на время стать общепризнанным лидером антиабсолютистской оппозиции, нужны были чрезвычайные обстоятельства и, прежде всего, непомерная тяжесть военных расходов вместе с потерей надежды на скорое заключение мира.
Глава III.
Накануне
5 декабря 1642 г., на другой день после смерти кардинала Ришелье, Людовик XIII разослал циркуляр парламентам и губернаторам провинций. Как и подобало, в нем содержались заверения в преемственности политики, в желании короля довести до конца все замышленное им совместно с покойным. Подтверждались полномочия всех государственных министров (членов Узкого совета при монархе) и был назначен новый министр, конфидент Ришелье, недавно натурализованный итальянец кардинал Джулио Мазарини (1602–1661). Именно эту дату А. Обри считает началом его правления как первого министра, хотя в циркуляре об этом ничего не было сказано «m причине его (Мазарини. — В.М.) умеренности и осторожности»[141]. Формально дело так и выглядело: один кардинал сменил другого, усопшего, а кардинал в Узком совете по традиции считался его главой. Но «умеренность и осторожность» тоже бы ли понятны и уместны.
Новый человек во Франции (судя по его записным книжкам, он еще 6 лет мыслил по-итальянски и только к 1648 г. перешел на французский язык) Мазарини не мог вести себя как новый диктатор, да это было и не в его характере. Королевские докладчик Оливье д'Ормессон оставил в своем дневнике такую зарисовку появления Мазарини в финансовой секции Государственного совета в качестве его председателя 4 ноября 1643 г., — уже в годы регентства, когда он вполне официально считался первым министром: «Он был вначале растерян, не зная порядка ведения дел в совете и никого не зная по имени; перед каждым он снимал шляпу и как будто ничего не понимал в финансах. Это человек высокого роста, добродушного вида, красивый мужчина каштановыми волосами, живым и умным взглядом, с большой кротостью в лице»
