Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [26]
Итак, к 1630-м годам теория единого и неделимого королевского суверенитета стала господствующей в официальной политической мысли Франции. Оппозиция еще могла сожалеть о «смешанной монархии», но уже видела, насколько эта теория не соответствует практике[125]. Парламентарии, гордившиеся той помощью, которую они оказали восшествию на трон династии Бурбонов, признавали и утвержденный ведущими юристами принцип королевского суверенитета. Идеал «смешанной монархии» был чреват усилением роли Генеральных Штатов, а их враждебное отношение к интересам судейской элиты вполне определилось. Переход к состоянию хронических конфликтов с правительством был слишком недавним фактом, чтобы быть осмысленным теоретически.
Но сосредоточение всего суверенитета в руках короля еще не решало вопроса, каков будет механизм осуществления этого суверенитета и какую роль при этом будет играть парламент. Последний, разумеется, был заинтересован в том, чтобы решить эту проблему наиболее выгодным для себя образом. Парламентарии могли опереться на мнение авторитетнейшего юриста XVI в. Ги Кокийя (1523–1603): «Законы и ордонансы королей должны быть опубликованы и верифицированы в парламенте или в другой суверенной палате… в противном случае подданные не обязаны их исполнять. Если же палата добавляет к акту публикации, что он совершен по настоятельному требованию короля, то это значит, что она не считает данный эдикт разумным»[126]. Таким образом, суверенные палаты, не имея права собственной законодательной инициативы, оказывались все же необходимым и авторитетным органом осуществления королевской воли. Это мнение, безусловно, противоречило абсолютистской доктрине Лебре о праве монарха законодательствовать единолично.
Разрешение этого противоречия было трудным, и самая постановка вопроса о разграничении сфер компетенции короля и парламента была нежелательной, ибо могла привести к открытой конфронтации с короной. К тому же парламентарии были далеки от единства. Когда в феврале 1648 г. регентша Анна Австрийская потребовала от них ясного ответа на вопрос: претендует ли парламент на то, чтобы вносить от себя поправки в эдикты, зарегистрированные на «королевском заседании», это вызвало продолжительные прения. Вопрос действительно был принципиальным: внося даже самые мелкие поправки без согласования с правительством, парламент как бы присваивал себе долю суверенитета. Докладывавший по этому делу старый советник Ж. Коклэ заявил, что «власть короля независима и абсолютна, и ему нельзя противоречить иначе как в форме ремонстраций»[127]. Еще до этого обсуждения второй президент Анри де Мем говорил: «Власть наших королей никоим образом не делится между ними и их подданными, вся она сосредоточена в их особе.»[128]. Но прозвучали и другие голоса. Мнение советника Клемана Леменье было: «Всевластие королей ограничено, ибо существуют законы, которым они подчиняются, и среди них тот, который требует верификации их эдиктов в парламенте, коему они дали такое право вместе со свободой голосования»[129]; но все же кончил он тем, что призвал воздержаться от ответа, дабы не подрывать власть короля.
Так и поступили. Передавая королеве 3 марта 1648 г. решение парламента, генеральный адвокат Омер Талон (1393–1632) сказал, что опасные рассуждения на эту тему означали бы попытку «проникнуть в секрет величия и в тайну власти»[130]. Правда, затем он, в ораторском увлечении, провозгласил, что «парламент стоит во главе народа, имея нечто от суверенитета (avec le caractère de souveraineté), дабы защищать интересы народа и говорить о его нуждах, и в этом качестве он может возражать против повелений королей, не гневя их упорным противодействием, но умоляя о справедливости». Однако при внесении своей речи в парламентские регистры Талон спохватился и снял этот слишком смелый пассаж[131]. В общем же королеву заверили, что парламентские постановления всегда имеют в виду оговорку «если королю то будет угодно» (sous le bon plaisir du roi). Анна Австрийская заявила, что довольна таким разъяснением.
Идеологической позиции умеренной части парламента в целом более всего соответствовало представление о нераздельном единстве власти короля и его судей. «Власть парламента не отделена от королевской; напротив, королевская власть находится в парламенте как в своем средоточии», — эту удачную формулировку дал один из парламентариев Жан Лекок де Курбвиль 3 марта 1648 г.[132]
Но как быть, если внутри этого двуединого, но все же неделимого суверенитета возникают конфликты? Как мы видели, обсуждение подобного вопроса представлялось неудобным, но при Ришелье такие конфликты стали очень уж частыми, и у парламентариев была потребность оправдать свое постоянное противодействие воле абсолютного монарха. На помощь приходили метафоры, одной из них воспользовался в своей речи 31 июля 1648 г. Омер Талон. Он уподоблял короля Солнцу, а парламент — облакам. «Солнце — отец и создатель облаков… оно делает их благодетельными для земли… но оно не обвиняет их в мятеже, когда они останавливают силу его лучей и мешают им обжигать землю.»
