Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [24]
Однако он недовольно отмечает, что утверждение принципа продажности должностей сильно уменьшает уважение народа к королевским судьям. Отношение Луазо к только что введенной полетте самое отрицательное: «Никогда еще не было дано столь неразумного и пагубного совета, как совет сделать должности во Франции полностью наследственными»[111]. Принимая и одобряя принцип несменяемости судей, он вступает с ним в противоречие, чувствуя, что этот принцип ограничивает абсолютный суверенитет монарха, который, как подчеркивал и Боден, ни в чем не должен быть связан волей его предшественника. Юридически все привилегии отменяются смертью давшего их государя, так что оффисье могут быть лишены новым королем их должностей «даже без возвращения им уплаченных денег»[112].
Достаточно противоречиво и отношение Луазо к правам монарха в сфере налогообложения. Не вызывавшая сомнений у Бодена неправомочность короля собирать налоги без согласия сословий ставится под вопрос и в конечном счете отвергается: все же три десятилетия прошли недаром, теория ощутила потребность наконец-то сблизиться с практикой. Что же делать, отмечает Луазо, если сейчас право произвольного взимания налогов присвоено почти всеми государями, «а потому не следует более сомневаться в том, что наш король Франции, почти лишенный других финансовых возможностей, вправе собирать деньги без согласия Штатов, каковые не имеют никакой доли в суверенитете»[113].
Но тут же возникает сомнение, обусловленное теорией самого Луазо: ведь в «королевской монархии» суверен обладает только публичной сеньорией, властью правителя и судьи. Если он будет покушаться на имущество своих подданных, не будет ли это означать превращение его публичной сеньории в частную, а королевской монархии в сеньориальную, то есть в деспотию? На этот вопрос Луазо находит только один ответ: дело в размерах обложения, в сеньориальной монархии государь поступает «по произволу» (à discretion), а публичная сеньория французского короля должна регулироваться «справедливостью» (justice)[114]. Как видим, качественное расширение сферы королевского суверенитета не обошлось без потенциальной апелляции к судейскому аппарату, и в годы Фронды последний воспользуется этой возможностью: кому же как не юристам следить за справедливостью налогообложения?
После Шарля Луазо перейдем к третьему основоположнику теории французского абсолютизма Кардену Лебре (1558–1655). Старший современник Луазо, он пережил его на четверть века, достигнув почти столетнего возраста, и занимал гораздо более высокое социальное положение: генеральный адвокат Парижского парламента в 1604–1619 гг., он затем стал членом Государственного совета, вошел в доверие к Ришелье; в 1632 г. Лебре был членом чрезвычайного трибунала, приговорившего к казни маршала Марийяка, и был слух, что именно его мнение оказалось решающим.
В том же 1632 г. вышло его главное сочинение «О королевском суверенитете», где автор дал непревзойденное по образности определение: «Суверенитет так же неделим, как точка в геометрии»[115]. Соответственно король обладает монополией политической власти и ни с кем делить ее не может. Монарх вправе законодательствовать один, ни с кем не советуясь — и если все же иногда он спрашивает совета у принцев, регистрирует свои акты в парламенте и созывает Генеральные Штаты, то делает это лишь из уважения к старым обычаям и чтобы народ лучше повиновался его приказам.
Для Лебре уже нет сомнений в том, что король может взимать налоги не спрашивая согласия подданных. В этом он как раз и видит важнейшее отличие абсолютной монархии от ограниченной; а французская монархия, по мнению Лебре (разделяемому, как мы упоминали, и некоторыми современными французскими историками), в принципе всегда была абсолютной, просто королям раньше хватало доходов с домена, а теперь, из-за военной ситуации, монарх стал пользоваться своим правом в полном объеме[116]. Никакие привилегии не могут помешать этому праву, в военное время все иммунитеты теряют силу, и государственная необходимость становится высшим законом.
Злободневный вопрос о законности чрезвычайных королевских трибуналов, действующих в обход обычной системы правосудия, лично заседавший в них Лебре решает так, как и подобало сподвижнику Ришелье: рассмотрение дел государственной важности король может поручить кому угодно. Он четко фиксирует подчиненное положение парламентов по отношению к Государственному совету, который должен помогать королю исправлять ошибки парламентов, подобно тому как эти последние вправе следить за порядком в трибуналах подчиненных им бальяжей.
