Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [166]

Парламент не мог бы считать себя защитником народа, если бы не придавал особое значение вопросу о снижении тальи. Эта сфера интересов для него была новой: никогда до того верховные суды не вмешивались в важнейшую прерогативу монарха — возможность бесконтрольно, «по потребностям» устанавливать размеры основного прямого налога. Правда, пока речь как будто шла о временном вмешательстве, о регламентации бюджетных цифр 1648–1649 гг. Но правительство не могло быть уверено, что парламент не захочет продолжить эту практику. Очень уж упрямо он торговался о размерах скидки, доходя даже до пренебрежения элементарной политической корректностью: так, верифицировав королевскую декларацию с пунктом о снижении тальи, он счел возможным в публикуемом для общего сведения тексте акта верификации оговорить свое намерение просить королеву о еще большем снижении, дав понять народу, кто является его истинным благодетелем.

Важнейшей и беспрецедентной юридической новацией, призванной покончить с практикой административных арестов, стало «правило 24 часов»: ни один французский подданный не может быть задержан более чем на сутки, после чего он должен быть либо освобожден, либо после допроса передан регулярному судебному трибуналу. Принятие этого предложения, выдвинутого Палатой Святого Людовика, означало бы огромный шаг к утверждению современного принципа гарантии свободы личности, тем более что оно относилось ко всем французским подданным без различия сословной принадлежности, которые становились в этом отношении равными друг другу перед законом; при этом отвергалось право на существование чрезвычайных судов. Но это требование — реакция на одиозную практику режима Ришелье — было в части, касающейся полного запрета административных арестов, абсолютно неприемлемо для двора, и большинство парламента от него фактически отказалось, предпочтя получить дополнительные гарантии неприкосновенности специально для судейских оффисье.

И, наконец, никогда еще парламент не притязал в такой жесткой форме на то, чтобы определять состав правительства, как теперь, когда он выдвинул требование отставки и изгнания первого министра Мазарини, объявив его возмутителем общего спокойствия. Выдвижение этого требования (произошедшее далеко не сразу) означало политизацию и «персонализацию» конфликта и имело сложные последствия. Лозунг «Долой Мазарини!» позволил привлечь на сторону парламента многих недовольных министром аристократов, а это помогло укрепить оборону Парижа во время его осады; антиправительственные настроения парижан были подкреплены националистическими мотивами италофобии. Но в то же время этот лозунг отодвигал на задний план все другие требования и придавал позиции парламента в известном смысле конъюнктурный характер. Через год после Парижской войны, когда парламентарии вступили в союз с Мазарини против Конде, им пришлось забыть о своих обличениях кардинала, чтобы снова вспомнить о них еще через год, — все это не способствовало авторитету верховного суда.

Судейская элита полагала, что она, при знании права и несменяемости, способна гораздо успешнее выборных Генеральных Штатов проводить нужные народу реформы и блокировать тенденции деспотического перерождения монархии. Фронда дала возможность проверить это мнение и показала, что судьи не являются идеальными реформаторами. Они плохо разбирались в экономике, не понимали особого значения кредита в годы войны и были наивно уверены в том, что все проблемы будут решены, если как следует ограбить финансистов. Когда речь шла об ущемлении финансистов, парламентарии не знали правила «Закон не имеет обратного действия», — скорее действовал принцип «Fiat justitia, pereat mundus!» («Да свершится правосудие, пусть даже погибнет мир!»).

Не будучи выборными представителями народа, парламентарии претендовали на роль его «богов-благодетелей», и эта роль связывала им руки, они боялись потерять популярность, — не самая лучшая позиция для реформаторов, если они не хотят ограничиться чисто деструктивной работой. Но и провести в жизнь свой план государственного банкротства парламент был не в состоянии: начав самостоятельно разбираться в том, какие выплаты финансистам были незаконными, он вступил бы в конфликт с другими верховными палатами, да и не нашлось бы откупщиков, которые вложили бы капиталы в проблематичную операцию изъятия уже выплаченных денег. Итогом было полное расстройство кредита и нежелание народа платить налоги.

После Сен-Жерменского мира пошла «нисходящая линия» Парламентской Фронды. Не военное поражение было тому причиной, мир был заключен на вполне достойных условиях компромисса. Просто программа парламента была исчерпана, больше дать он не мог, оставалось лишь охранять достигнутое — и в этом парламентарии оказались не на высоте. Переломный момент наглядно иллюстрируется сменой позиции младших верховных палат: если до самого начала Парижской войны они старались перещеголять парламент в своем народолюбии, еще больше усугубляя кризисную ситуацию, то после заключения мира они принялись помогать правительству в восстановлении расшатанной дисциплины налогоплательщиков. Парламент как «главный благодетель» народа не смог позволить себе пачкать руки собиранием с него налогов: против такого желания умеренных парламентариев восстали и молодые радикалы, и уже занятые этим «конкуренты» — советники Налоговой палаты и королевские докладчики. Политическая инициатива перешла к правительству, начавшему военной силой усмирять неплательщиков и постепенно восстанавливать в провинциях интендантский режим управления; этому упорно сопротивлялись местные оффисье, но они не чувствовали действенной поддержки парламента. Не участвуя в восстановлении старых порядков, парламент и не возражал против этого: он не ставил открыто на пленарном заседании вопрос о нарушениях реформаторского законодательства, не интересовался более размерами тальи и не пользовался полученным им правом ежегодного снижения парижских пошлин. Только через два года он решился, наконец, непосредственно заняться защитой народа от солдатских насилий — и сразу же обнаружилось, что на это у него нет ни сил, ни денег. Непонятная для парижан попытка занять положение «между двух стульев» в конфликте между Конде и Мазарини привела к полному падению престижа верховного суда.