Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [138]
Возникают сомнения в бескорыстии парижских генералов, о которых раньше Патен писал только в похвальном тоне.
«Наши генералы были бы не против, если бы война длилась долго и мы продолжали бы давать им много денег, как и до сих пор. За два месяца Париж израсходовал 4 миллиона, а они от себя ничего не авансировали, но положили часть наших денег себе в карман…». Говорят, что мир не почетен, «но пусть почет достанется королю, а нам — польза (profit); дерзкие горожане и недовольный народ сначала покричат, а потом успокоятся»[756].
Что касается презренного проходимца Мазарини, то Патен до самого конца надеялся, что парламентской делегации удастся вырвать у королевы его отставку. Когда эта надежда не оправдалась, Патен 2 апреля написал Спону: «Я за мир и не могу одобрить мнение тех, кто говорят, что лучше было бы подохнуть, ведя бесконечную войну, лишь бы погубить Мазарини… Я утешаюсь мыслью, что он не осмелится вернуться в Париж»[757]. Кардинал осмелился — и вернулся.
Нельзя отрицать, что союз с недовольными аристократами (а он стал возможен только благодаря лозунгу «Долой Мазарини!») принес пользу парижанам. Генералы выбрали правильный план обороны, сосредоточившись на организации конвоев продовольствия и всячески избегая больших полевых баталий, в которые их рассчитывал втянуть Конде.
Разыгранная ими без ведома парламента «испанская карта» была в сущности блефом (парламентарии никогда не согласились бы на авантюру, слишком похожую на акт государственной измены), но она принесла свою пользу: появление испанских солдат у Суассона и Реймса произвело впечатление на сен-жерменский двор и побудило его пойти на новые уступки парламенту.
Но именно этот эпизод ясно показал, что пути парламентской и аристократической оппозиции разошлись. Когда в начале войны изменившие двору аристократы объявляли себя защитниками Парижа, они признавали тем самым политическое и идейное руководство парламента. Но с парламентской идеологией сношения с военным противником были несовместимы, тогда как для космополитизированной аристократии в этом не было ничего морально ущербного. Ситуация формального политического руководства недовольными аристократами со стороны парламента продлилась недолго и уже не возобновлялась. Тем более, что самая влиятельная фракция аристократии, возглавляемая Конде и Гастоном Орлеанским и опиравшаяся на свои многочисленные дворянские клиентелы, поддержала правительство, видя в парламентариях, по опыту прошлого года, смутьянов, потрясающих основы монархии, а при таком соотношении сил победить Мазарини было невозможно.
Еще менее мог считать себя победителем развязавший войну двор. Его заветной целью была полная политическая капитуляция парламента с отменой всех реформаторских деклараций прошлого года (особенно октябрьской) как несовместимых с принципом абсолютной монархии. А в итоге от этого замысла пришлось отказаться: в преамбуле к королевской декларации 30 марта была провозглашена верность короны политике реформ. Оказалась безуспешной и попытка правительства созвать Генеральные Штаты, чтобы противопоставить их авторитет влиянию парламента, — министры имели возможность убедиться в бесперспективности этой акции. Не удалось провести разоружение городской милиции Парижа. Более того, в руках парижан осталась Бастилия под управлением Брусселя. Итак, подвластный парламенту Париж фактически получил статус автономной политической силы, с которой предстояло серьезно считаться в будущем.
Важнейшими уступками парламента были согласие на заключение правительством (в определенных пределах) займов по завышенным процентам и негласный отказ от проведения общеполитических собраний до конца 1649 г.
Сен-Жерменский мир был разумным компромиссом, выходом из сложной и запутанной ситуации. С одной стороны, правительство подтвердило реформаторские акты 1648 г.; Октябрьская декларация приобрела характер «конституционного» акта, который уже нельзя было попытаться отменить силой. С другой — парламент согласился на паузу в проведении реформ, действительно необходимую ввиду продолжения войны и острого финансового кризиса. Таким образом, теоретически (если не считать фатально неизбежным утверждение абсолютизма «стиля Людовика XIV») возникла возможность упрочения во Франции более ограниченной абсолютистской модели.
Но эта возможность действительно была лишь теоретической. Всё зависело от дальнейшего хода внутриполитической борьбы, которой не был положен конец Сен-Жерменским миром.
24 марта венецианский посол Морозини писал дожу: «Презрение, которое возымел народ к Мазарини; вкус к власти, появившийся у парламентариев; выгоды, полученные принцами-генералами — всё это убеждает в том, что этому королевству предстоит еще пройти через долгую и жесточайшую гражданскую войну»[758].
Венецианец был прав. В те самые дни, когда подходили к концу сен-жерменские переговоры и Париж ждал мира, Бордосский парламент взял курс на открытое столкновение с губернатором д'Эперноном, стягивавшим войска к столице Гиени. 29 марта на городской ассамблее парламент навязал свою волю лояльной к губернатору ратуше: было принято решение о союзе города с парламентом с целью удаления солдат из окрестностей Бордо. На другой день, 30 марта, был создан Военный совет для обороны города. Начиналась первая из трех (1649, 1650, 1651–1653) войн гиеньской Фронды.
