Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [115]

Не менее его ошеломленному, взбешенному нелояльным поведением родственников Конде пришлось срочно вернуться с фронта в Сен-Жермен успокаивать кардинала; он даже поклялся Мазарини, что «или погибнет вместе с ним, или с триумфом вернет его в Париж»[661].

Психологический удар был нанесен как раз вовремя. Именно в тот день, 10 января, была отмечена активность королевских войск на юго-востоке от Парижа. Заняв Шарантон, прочно владея Венсеннским замком, они произвели вылазки к окраинам Сент-Антуанского предместья. Можно было опасаться поджога предместья, занятия его солдатами Конде, после чего была бы установлена связь с Бастилией и городу грозила бы бомбардировка. Но тут-то и подоспела необходимость в выяснении отношений между Конде и Мазарини, да и сам полководец, уяснив, что за Париж высказались губернаторы трех соседних провинций: Шампани (Конти), Пикардии (д'Эльбеф) и Нормандии (Лонгвиль), а это значило, что примеру губернаторов может последовать их дворянская клиентела, засомневался в достаточности своих сил; в тот же день, 10 января, (уже вернувшись в Сен-Жермен) он отправил в свое губернаторство Бургундию поручение «собирать как можно больше дворян и присылать их ко мне»[662].

Переход на сторону оппозиции Лонгвиля внушал двору опасение за Нормандию — и особенно за Руан, где после недавних народных волнений против солдатских постоев жители не могли питать добрых чувств к королевской армии. Правда, Лонгвиль в Париже был не так опасен, как в Руане, но всё же Мазарини счел нужным немедленно послать в Нормандию целую серию увещаний, убеждая сохранять верность двору и Руанский парламент, и генеральных наместников Нижней и Верхней Нормандии (которые были оба верными клиентами своего губернатора).

Тогда же кардинал забеспокоился, на чью сторону встанет еще один вельможа, оставшийся в Париже под предлогом болезни — герцог Фредерик-Морис де Буйон (1605–1652). Бывший владелец суверенного Седана, лишившийся его за участие в заговоре против Ришелье, он стремился получить обратно эту крепость или хотя бы достойную ее компенсацию. Его младшим братом был маршал Анри де Тюренн (1611–1675); искусный полководец, командующий французской армией в Германии, он мог бы стать опасным противником Конде. Человек прямодушный и чуждый интриг, маршал все же мог бы поддержать старшего брата, поскольку речь шла об интересах всего его рода. Более всего опасаясь этого, Мазарини послал Буйону письмо, в котором передал просьбу королевы как можно скорее прибыть в Сен-Жермен. Увы, предчувствие не обмануло кардинала — уже на другой день, 11 января, Буйон явился в парламент среди других военных.

В первый же день, когда у парламента появились свои генералы, он принял (10 января) постановление, означавшее, что и с его стороны начинаются активные военные действия: всем жителям окрестных городков и деревень разрешалось и приказывалось нападать под звуки набата приходских церквей на правительственных солдат и оттеснять их за черту в 20 лье вокруг Парижа. В эту зону (около 80 км) входила и временная резиденция двора в Сен-Жермен-ан-Лэ.

У парижской армии оказалось даже слишком много генералов. К тому времени как коадъютор привез в своей карете Конти в парламент, там уже успел побывать д'Эльбеф, был утвержден в звании главнокомандующего и принес присягу в ратуше. Теперь он, ссылаясь на право первенства, никак не хотел уступать это звание Конти.

Посредникам пришлось приложить немало усилий чтобы найти решение. 11 января Конти был все же объявлен верховным главнокомандующим (généralissime) — практически номинальным; его заместителями на равных правах стали д'Эльбеф, Буйон и маршал Филипп де Ламот-Уданкур (1605–1657), также перешедший в этот день на сторону парламента[663]. Лонгвиль получил звание главнокомандующего всеми подчиняющимися парламенту войсками за пределами зоны в 20 лье (прежде всего, понятно, имелась в виду Нормандия) и начал подумывать о возвращении в Руан.

Так был составлен Военный совет Парижа, который с 11 января начал ежедневно заседать в здании ратуши. В него входили Конти и три его заместителя, другие видные военные (в частности Ларошфуко), Мем и еще четыре парламентских комиссара — те же самые, которые 8 января были прикомандированы к ратуше: Бруссель (вскоре замененный аббатом Лепрево, ведавшим финансовыми поступлениями), Ленэн, Менардо и Деланд-Пэйан, по два делегата от Счетной и Налоговой палат и члены городского бюро.

Весь день 11 января был очень удачным для парижан: психологический шок от акции Конти и Лонгвиля продолжал действовать. На сторону восставших перешел маркиз Луи де Нуармутье (1612–1666). Назначенный командовать полком, который должен был перекрывать снабжение Парижа по Сене у Корбейя, он отказался выполнять это поручение, заявив королеве, что в столице находятся его жена, дети и родственники, после чего отъехал в Париж.

Были перебежчики и из рядовых гвардейцев: на сторону парламента перешли полтораста солдат полка Французской гвардии, «они принесли присягу и заверили, что через три дня все роты этого полка тоже  перейдут к парижанам»