Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [112]

В эти дни Мазарини, размышляя о том, как бы поднять боевой дух солдат, записал в блокноте: «Нужно распустить в войсках слух и уверить  в этом офицеров, что Париж будет либо отдан им на разграбление, либо  его заставят заплатить армии много денег»[649].

Младшие верховные палаты также получили одновременно с парламентом приказы выехать из Парижа в провинциальные города.

Только Большой Совет — столь активный участник прошлогоднего Союзного договора — на этот раз выразил готовность повиноваться королевской воле, но парижские власти не выдали его членам пропуска на выезд в назначенный им для заседаний г. Мант; он остался в столице, но объявил себя находящимся на каникулах и бездействовал во все время Парижской войны.

Счетная и Налоговая палаты поняли, что обстоятельстве снова толкают их к сплочению вокруг парламента и пошли на это, хотя и без того энтузиазма, как восемь месяцев назад.

Уже 7 января парламент принял первое решение об организации власти в осажденном городе. Он постановил уже на следующий день созвать Совет по управлению (Chambre, 01 Conseil de Police), в котором должны были состоять представители верховных палат, архиепископ Парижский (или, фактически, заменявший его коадъютор), губернатор, купеческий старшина, эшевены и депутаты Шести Гильдий.

Реакция парламента (8 января) на сообщение коронных магистратов об унизительном приеме у канцлера была совсем не той, какую ожидало правительство. Не молчаливая, подавленная покорность — ответом на требование полной капитуляции был взрыв страстей, пароксизм решительности. Говорили возбужденно, перебивая друг друга. Пусть на нас идут войска — но сами-то мы неужели так слабы? Шумные восторги вызвало выступление гордившегося своим боевым прошлым Деланд-Пэйана, открыто метившего в военные лидеры. В Париже 900 тыс. жителей, — говорил он (сильно преувеличивая — но кто тогда знал точную цифру?), — если с каждого собрать по 12 л. (это же немного!), то вот уже фонд в 10,8 млн л.! Да на такие деньги можно нанять и содержать 10 тыс. пехоты и 4 тыс. всадников! Мало будет — вооружить городское ополчение, и наберется 30 тыс. пехоты и 12 тыс. конницы. А удвоить сумму обложения — и армия удвоится! Все были в восторге: «Вот как надо говорить, и один человек может спасти государство!»[650].

Больше никаких переговоров с правительством — это трусость! И непременно надо назвать виновника всех зол! Бланмениль первым предложил принять обвинительный акт против Мазарини.

Идея была тут же подхвачена, ее принялись развивать: кто предлагал конфисковать имущество кардинала, кто даже оценить его голову… О правовой стороне дела все как-то забыли: и о том, что вначале полагалось заслушать мнение коронных магистратов, и о сомнительности вынесения приговора кардиналу светским судом (никаких прецедентов не было), и о праве обвиняемого на защиту (это отметили многие современники, хотя, конечно, никто не ожидал, что Мазарини явится держать ответ перед парламентом). «Если палата обвинит Мазарини, не выслушав его, она совершит как раз то, что всегда осуждала», — попытался вернуть коллег в «правовое поле» второй президент Мем[651], поддержанный Моле.

Оба лидера хотели бы заменить обвинительный акт ремонстрациями королеве об отставке первого министра; если состоится соглашение, обмолвился Мем, то ради мира можно будет отказаться «от продолжения общих собраний парламента»[652].

Но начиналась борьба не на жизнь, а на смерть, и правовые нормы были отброшены. Кажется, в этот день парламентарии больше всего боялись показать, что они чего-то боятся. «Постановление сегодня!», «Немедленно!», — кричали все в ответ на просьбы дать хотя бы время отредактировать документ, «который будут читать во всех европейских королевствах»[653]. И постановление было принято практически единогласно (по разным версиям, против голосовало от 1 до 3 рядовых советников; ни Моле, ни Мем не стали отмежевываться от столь явного большинства). Оно гласило:

«И поскольку всем известно, что кардинал Мазарини является виновником всех беспорядков в государстве, равно как и настоящего бедствия, парламент объявил и объявляет его возмутителем общего спокойствия, врагом короля и его государства, и предписывает ему в течение суток удалиться от двора и в течение недели — из королевства, по окончании какового срока приказывает всем подданным короля преследовать и арестовать его (de lui courir sus)»[654].

В эти дни Мазарини, надо полагать, много думал об уроках английской революции. За неделю до решения парижского парламента об изгнании кардинала лондонская палата общин приняла (2 января н. ст.) постановление об организации процесса Карла I, который тоже именовался главным виновником несчастий страны. Об этом неслыханном акте английских бунтовщиков в Сен-Жермене, видимо, стало известно 6 января, поскольку в тот же вечер еле выбравшийся из Парижа госсекретарь иностранных дел Ломени де Бриенн был отправлен обратно в столицу, чтобы выразить сочувствие проживавшей в Лувре английской королеве Генриетте-Марии. Так ли далеко от осуждения министра до процесса над монархом? С чего началось всё в Англии? Не с того ли, что Карл проявил слабость, отдав по требованию парламента на казнь своего верного министра графа Страффорда? Мазарини записывает в блокнот: «Когда король Англии подписал смертный приговор канцлеру Ирландии (Страффорду. —