Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653 - [110]

Известие о бегстве двора действительно вызвало в Париже бурную реакцию, но отнюдь не панику: народ быстро понял, что в первую очередь надо делать. «На всех улицах стоял крик, раздавались вопли и проклятия; жалобы перешли в гнев и начался грабеж имущества тех, кто выезжал из города»[636]. «Народ восстал сам собою, особенно грузчики и лодочники (люди более прочих дерзкие и наглые), они не позволили выехать из города многим дворянам и придворным, по своему капризу грабили их багаж и ломали кареты»[637]. К 7–8 ч. утра из города уже нельзя было выехать: ворота обступали толпы решительно настроенных простолюдинов, вмешивавшихся в распоряжения командиров городской милиции.

Секретности ради в подготовку отъезда был посвящен очень ограниченный круг лиц, и даже преданные приверженцы королевы узнавали о нем в эту ночь post factum, из записок, присланных уехавшей регентшей с приказом прибыть в Сен-Жермен. Благополучно выбрался из Парижа государственный секретарь Ломени де Бриенн, а другому госсекретарю Дюплесси-Генего повезло меньше: сам он выехал из города, но на следовавший за ним багаж напал народ с криком: «Грабь! Грабь! Это везут кардиналу!». Всё действительно было разграблено, хотя разграбление (как и в случае с домом Люина в августе) имело в целом «ритуальный» характер: серебряную посуду и все одежды потом возвращали. Бедняк вряд ли мог использовать в своем обиходе блюда и кафтаны министра, но у него была возможность немного подзаработать на возвращении этой утвари. Городским властям был хорошо известен этот обычай: квартальному комиссару было специально на эти расходы выделено 200 л., и они были все истрачены. Слуги Генего тоже принимали участие в поисках: они ходили по домам бедняков, и те за сходную плату показывали им места, где было закопано серебро[638].

Пострадало и имущество, предназначавшееся непосредственно для двора. С жалобой в ратушу утром явился королевский прокурор в Шатле Бонно: на ул. Сент-Оноре чернь «в его присутствии и без всякого почтения задержала и разграбила повозку, нагруженную деньгами, которую его отец месье Бонно (крупный финансист. — В.М.) отправил по приказу короля в Сен-Жермен»; Бонно-сын просил послать туда охрану и «призвать под ружье добрых буржуа, дабы пресечь многочисленные бесчинства этих подонков»[639].

После этого муниципалитет отдал приказ всем полковникам городской милиции «призвать под ружье буржуа и домовладельцев», взять под охрану все ворота и не пропускать никакого «оружия, лошадей или багажа»[640]. Так ратуша фактически санкционировала народную инициативу, а двор остался без денег от месье Бонно.

Не был выпущен и королевский багаж, его возвратили обратно в Пале-Рояль, и только через четыре дня парламент послал свою депутацию отделить личные вещи короля, — их следовало послать в Сен-Жермен, а прочее оставить под секвестром.

Зато без осложнений выпустили расквартированные в столице части полков Французской и Швейцарской гвардии: парижане не решились первыми совершить акт гражданской войны, да и авторитетного военачальника, который мог бы отдать иной приказ, в Париже еще не было.

Далеко не все желающие смогли покинуть город. Наперсница королевы Моттвиль не была посвящена в планы своей госпожи, и когда она вместе с сестрой и подругой попыталась выбраться через ворота Сент-Оноре, это не удалось. Хотя дамы были в масках, в них всё же опознали «мазаринок», на них набросилась толпа простолюдинов, преследовала их даже в церкви, какая-то женщина, «ужаснее чем фурия», сорвала со стоявшей на коленах перед алтарем Моттвиль ее маску и сказала: «Это мазаринка, ее надо убить и разорвать на куски».

Дамам еле удалось спастись с помощью кюре и офицеров городской милиции[641].

Одним из первых приказ королевы о выезде ко двору получил Гонди: такого опасного человека лучше было держать при себе. Хитроумный прелат сделал вид, что подчиняется, а сам разыграл одну из тех комедий, на которые был великий мастер: организовал нападение народа на свой выезд, причем толпа даже опрокинула его карету, после чего коадъютор с сожалением написал королеве и Конде о своей неудаче.

Приглашения приехать ко двору получили все иностранные послы, но ни один из них не приехал — видимо, не желая рисковать задержанием и потерей дипломатического багажа.

Морозини к тому же рассчитывал, что, оставшись в Парике, он сможет со временем с успехом сыграть роль посредника в переговорах между двором и парламентом[642]; в быструю и полную капитуляцию последнего венецианец явно не верил.

Решительно отказался уехать в Сен-Жермен Моле, сразу же резко осудивший перед посланцем Мазарини бегство двора из Парижа. «Мне никогда не приходило в голову оставить свой пост посреди бури, когда нужно было привести корабль в желанный порт», — с гордостью писал он в своих «Мемуарах»[643]. Первый президент, чье личное мужество вызывало уважение даже у противников, окажется на высоте этой задачи.

Первые официальные документы, в которых мотивировалось неожиданное решение правительства, были адресованы парижской ратуше (жест, означавший демонстративное игнорирование парламента) и зачитаны на утреннем заседании городского бюро 6 января. Это были письма от имени короля, Гастона и Конде. В королевском письме отъезд двора объяснялся необходимостью сорвать «пагубные замыслы некоторых оффисье нашего Парижского парламента, которые, вступив в сношения с открытыми врагами этого государства (т. е. с испанцами. —