Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [92]

— Постой, так в чем же фокус? Ты сказал «фокус».

— Ах, да…

Он вынул папиросы, закурил.

— Я хочу о Петре Егоровиче, о Неверове. Он подробно изложил все свои опасения, все свои сомнения. Но закончил так: «Давайте поверим Мусатову, как коммунисту и как художнику, с его добрым человеком? Может, из его фантазии получится образ, который мы все полюбим? Хороший советский человек Нико Бабурия, разве это мало?» Знаешь, меня почти до слез тронули его слова! Хроника чувств!.. Это ты хорошо придумала, это ведь пооригинальней, чем кинофельетон! Тут надо, действительно, поверить мне. Я понимаю… Слушай… кстати… — Он приостановился и посмотрел на дочь. — Я так был занят, так заверчен. Эти твои новые знакомые… Что это такое? Расскажи-ка.

— Знакомые? — переспросила Света, которая не ждала такого перехода. — Знакомые?

— Да, да, тот, с которым ты была в кино.

— Ну, он родственник музыкантов Кричевского и Афрамеевой. Знаменитых, знаешь?

— Это еще ровно ничего не значит. Ну вот, надулась. Ты не дуйся, Светик, — попросил он ее, — ты знаешь, что у нас с тобой до сих пор тоже все было на полном доверии. Правда, дочь? Так вот, гляди, не обмани. Я ничего не стану советовать тебе сегодня, ничего не стану за тебя решать. Ты постарайся сама как следует разобраться в этих людях и сделать выводы, которые мы бы сделали с тобой сообща. Ведь мы друзья, Светка? Закадычные, а? А ты сообрази. Подумай.

— Хорошо, — пообещала Света.

— А Санька Куманек на тебя в обиде.

— Ну вот еще… — чуть покраснела Света, — за что? Он поедет с тобой в экспедицию, папа?

— Очевидно, все же поедет. Да, экспедиция… хроника чувств!.. Лишь бы получилось.

Среди ночи зуб так сильно разболелся, что Кира начала тихо стонать. Тоня встала и дала ей пирамидон, ворча, что поликлиника-то рядом, сто раз можно было сходить к врачу. А чего она дожидалась?

Кира забылась тяжким сном, а утром подбежала к зеркалу над комодом, чтобы убедиться, нет ли флюса. Но зеркало было кривое: у всех, кто в него гляделся, флюсы…

Подходя к метро, она почувствовала, как зубная боль становится все острее и настойчивее. А когда добралась до кинофабрики, то понадеялась, что Мусатов забыл спустить пропуск и что можно будет уйти и завалиться где-нибудь, закутав голову и ни о чем не думая, ждать, пока станет хоть немножко легче. Но пропуск оказался на месте.

Потом Кира сидела в какой-то комнате около седой машинистки. В комнату заглядывали люди.

— Виктор Кириллович вам не попадался? — спрашивала у каждого седая машинистка.

Сведения поступали разные: Мусатова видели у директора, в монтажной, в парткоме. Кто-то сказал, что его, кажется, вообще нет на фабрике, отлучился куда-то.

Но он появился, стремительно войдя в комнату.

— Простите… Я задержался, вернее, забыл, — сказал он, оглядывая Киру с ног до головы. — Что с вами?

Седая сказала:

— У нее, у бедняжки, зуб.

— Зуб? Так надо его лечить или вырвать к чертям!

Мусатов припоминал: ну да… дочка той женщины, у которой Катюша и покойница тетя Леля жили во время эвакуации. Он видел ее у Кати, в марте. Васька сказал, что она явится по какому-то делу. Он сам спустил ей пропуск накануне обсуждения, еще позавчера… ну да…

— Идемте к Иде Марковне, — сказал Мусатов решительно, — она посмотрит.

— Куда?

— В медпункт.

Кира вскочила и шарахнулась к окну.

— А я вам говорю: идемте. — Голос Мусатова звучал строго. Так он говорил со Светой, когда она не слушалась и упрямилась.

Поднялись по винтовой лестнице. Мусатов толкнул низкую дверь. За перегородкой сидела толстенькая маленькая женщина в пенсне на солидном носу. Инструменты грозно поблескивали на стеклянных полках белых шкафов.

— Шиге, шиге! — командовала женщина, отчаянно картавя и заглядывая Кире в рот. — Не деггайтесь, вам говогят, не деггайтесь, вы мне не даете габотать. Так. Кагтина ясная. Удалять, и немедленно…

Кира уткнула лицо в ладони. Мусатов легонько потрогал ее за плечо:

— Я тут побуду, пока Ида Марковна вытащит.

Стерилизатор булькал. Врачиха невозмутимо разбила ампулу и стала наполнять шприц.

Укол оказался не таким страшным, но, когда Ида Марковна надвинулась со щипцами в руке, Кира потеряла голову от ужаса. Затем наступило блаженство от одного сознания, что все кончено, все позади. Онемевшая десна кровоточила, Киру трясло.

Мусатов стоял спиной. Потом обернулся, и Кира подумала, что у Кати, в белом свитере, он выглядел моложе. Странное у него лицо: глаза — две щелки, смуглый, скуластый, усы закрывают уголки сухих, сжатых губ, — его Чингисханом зовут в семье.

— Спасибо, — тихо сказала Кира, поглядывая исподлобья на него и на врача.

Ида Марковна сунула Кире в рот кусок ваты:

— Сжимайте кгепче и не газговагивайте.

Кира и Мусатов вышли на лестницу.

— Поскольку велено молчать, вы мне изложите дело позднее. У меня есть полчаса свободного времени. Хотите, я вам покажу фабрику? — спросил Мусатов, которому водить неискушенных доставляло всегда большое удовольствие.

— Вы знаете, что такое фотопроцесс? — спросил он на ходу. — Это свойство бромистого серебра темнеть под влиянием света. Чем больше падает на пленку света, тем интенсивней темнеет серебро, и наоборот. Понятно вам?