Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [93]

Кира покорно слушала, думая о том, что во всей этой технике очень легко запутаться. Ей понравились белые изразцовые стены и пол сияющей чистотой лаборатории, где за стеклами машин для проявки и фиксирования скользят километры уже проявленной пленки.

В какой бы они ни пришли цех, их встречали радушно: мусатовская популярность распространялась и на Киру.

Послушай Мусатова — получалось, что ни на одной кинофабрике Советского Союза нет таких лабораторий и монтажных, такого отдела технического контроля, как на фабрике «Наши дни».

Они пришли в какую-то прокуренную комнату. На стене висела устаревшая первомайская стенгазета и диаграмма выполнения финансового плана за последние два квартала.

— Так. Ну, а теперь скажите, какое у вас ко мне дело?

— Я бы хотела здесь работать, — ответила Кира опасливо.

— Ах, вон что! И в каком качестве?

— Актрисой.

— Вы актриса? Но тогда вам надо на Мосфильм.

— Я не актриса… еще.

— А кто же вы?

Она понимала — ему не соврешь.

— Маникюрша.

Сейчас он расхохочется и выставит ее.

Мусатов глядел на Киру очень внимательно, на встрепанную ее головку, припухшее лицо, на потертый жакет и красные босоножки, подкрашенные маникюрным лаком там, где потрескалась кожа.

Он сел на подоконник, вынул папиросы, и Кира села с самого краешку.

— У нас тут не работают артисты, Кира Антоновна. Мы хроникеры. А вам, значит, захотелось стать актрисой, и сразу знаменитой. Вам тяжело и скучно жилось, и захотелось сразу жить легко и весело. И вы не пошли на обычную фабрику или завод, а сразу на кинофабрику. Но у нас тоже производство. Конечно, специфическое. Но производство.

Кира вздохнула и стала искать пропуск по карманам. Надо уходить. В глазах у нее стояли слезы, а пропуска нигде не было.

— Вы вообще растеряха?

— Немножко.

Он размышлял. В конце концов, пристроить ее, конечно, можно было бы. Василий прав: их семья в некотором роде обязана Андросовым. Был бы Мусатов начальником цеха на металлургическом заводе или мастером на судостроительной верфи, служил бы на железной дороге или заведовал клубом, он точно так же постарался бы помочь человеку, который хочет работать, а Кире тем более.

— Только растерях — администраторов и помрежей не бывает.

— А что надо делать, Виктор Кириллович? Помрежу… что?

— Все подряд. Это канительно, утомительно, совсем не романтично, и в знаменитости вряд ли попадешь. Странная все же была идея у моего двоюродного брата вас ко мне направить! Пропуск ваш вот, в нагрудном кармашке. Вам трудно будет, Кира, но вы позвоните мне денька через три.

— Ох, спасибо… — прошептала Кира, и, быть может, потому, что он ее назвал попросту по имени, как старший младшую, ей захотелось чмокнуть его в щеку.

Вечером, после работы, Кира побежала на Пятницкую. Больше скрываться от Катерины Максимовны она не могла.

Кира думала, что Катерина Максимовна страшно удивится, завидя ее на пороге, но та сказала:

— А, наконец-то. — И повела Киру коридором в свои комнаты.

— Все про тебя знаем. Очень красиво!

У Кати в столовой царил ералаш. На обеденном столе стояла детская ванна, полная свертков и игрушек. На стуле висела одежда, пахло перегретым электроутюгом. Глущенко в старой пижаме заколачивал ящик.

— А, пропащая душа! — воскликнул Георгий Макарович радушно.

— Ты нас извини за беспорядок, — сказала Катя, — на дачу переезжаем.

Георгий Макарович тактично исчез.

— Вы не сердитесь… — начала Кира.

— Ты чудачка, ну просто чудачка! А ведь я знала, чувствовала, что эта история с Таллином… с письмами… Ужасно, Кира! Какая-то ты странная. Значит, опять — парикмахерская? И где-то угол снимаешь? А зачем тебе Виктор? — спросила Катя, подозрительно поглядев на Киру. — Когда пойдешь?

— Я уже была. Сегодня.

— Ах вот как? Уже была? И что же Виктор?

— Он меня повел к зубному. И… вырвали, — ответила Кира, просияв, будто удаление зуба доставило ей массу радости.

— Что? К зубному врачу?

Катя помолчала, и вдруг расхохоталась так, что ее полные мягкие плечи затряслись и она чуть не свалила с доски стакан с водой.

— Узнаю Чингисхана! Повел и усадил в кресло! А знаешь, — заговорила она оживленно, — Витя меня когда-то учил плавать. Пихнул с лодки, в воду. Взял и пихнул! Мне было лет тринадцать, что ли. Я толстенькая такая была… хоть и быстрая, а толстенькая. А Витька, как земля, загорел, вставал чуть свет и — бултых купаться! И все бегал куда-то в теннис играть, танцевать. В тот год, помню, румбу все танцевали. У него была компания… девушки… а я такая дуреха тринадцатилетняя, представь себе, даже в него немножко… ну, по-детски, конечно… Да… так о чем я?.. Так что же тебе сказал Виктор? — спросила Катерина Максимовна.

— Виктор Кириллович обещал подумать насчет работы для меня и велел позвонить, — ответила Кира.

— Вот как? Все же велел позвонить?

Катя отхлебнула воды из стакана и со всей силой прыснула на Галкин сарафанчик, расправила складки, аккуратно сложила сарафанчик, поправила всю стопку белья.

Вошел Георгий Макарович.

— Гоша, представляешь себе, — заговорила Катя со смехом, — Кира была у Виктора на работе, и он обещал ее пристроить!

— А чего ж — Кира Антоновна женщина молодая, красивая, в самый раз ей к искусству поближе.