Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [94]
— Нет, актриса — это вздор! — воскликнула Кира с жаром. — Там может быть административная работа.
— Ну какой из тебя администратор, Кира! — закричала Катя. — Нет, Виктор просто ненормальный, честное слово! Ну, это же смешно, посуди сама!
— А что ж, — не унимался Георгий Макарович, — привыкнет, обучится. На любой работе так.
— Но почему же она не пошла на любую другую работу? — заволновалась Катя, обращаясь к мужу, будто он всему виной. — Почему она не пошла на фабрику, или в учреждение, или на какое-нибудь производство?
— Там тоже производство, Катерина Максимовна. Правда — специфическое, — заявила Кира с деловой физиономией.
— Ну что бы там ни было, а ты не справишься.
— Почему? Вас тоже однажды с лодки пихнули, и вы ведь не утонули, верно?
— Ну, знаешь ли! — воскликнула Катя, побагровев. — Ну, знаешь ли!
Кира встала, чтобы уйти. Видимо, ей действительно здесь не рады.
Катя внезапно спохватилась и принялась уговаривать гостью остаться и попить чайку.
— Знаешь, может, Вася зайдет позднее!..
Но Кира ответила, что ей действительно пора. Антонина Карповна рано ложится.
— На дачу к нам, милости прошу, — пригласил Глущенко.
Катя молча довела Киру до передней.
— Ты не дуйся на меня, — попросила она, улыбнувшись. — Это все так… ерунда! Слушай, Киронька, — заговорила она внезапно тихо и вкрадчиво, — а знаешь, что мне кажется? Мне кажется, что ты очень нравишься брату, Василию Максимовичу, честное слово! У меня чутье на эти дела. А Вася, он же золотой человек, добряк, характер чудный… ну… ну что ты на меня так смотришь? Я же тебя еще не сватаю! Просто сказала, разве нельзя? — улыбнулась она. — Ну, будь здорова, девочка. Ты для меня все еще девочка, Кира. И не пропадай смотри!
Дома за столом, уставленным грязной посудой и бутылками, сидела Тоня, подперев лицо руками. Из-под косынки выбилась длинная черная прядь, и ее тень скользила по смуглой щеке. Цыганские Тонины глаза были сухи, и где-то в глубине зрачка блуждал огонек смятения.
— Пришла, Кирушка… — прошептала Тоня ласково, но без улыбки. От нее пахло вином. — Ох, девка, девонька… — продолжала Тоня. — Ведь ничего ты, дурешка, не знаешь… А мне что надоть? Сама детей растить хочу, работать хочу… Мне ничего нестрашно.
Она поплакала минут пять, Кира и не пыталась ее утешить. Сквозь окошко в тенях от растений пробивался бледный свет пыльной городской луны.
— Меня наша власть в детдоме выкормила, обучила, культуру дала. Не то что мать была — цыганка-гадалка. Я — культурная! — сказала Тоня со всей убежденностью. — Да что толковать, — махнула она рукой, — и если у меня какая есть любовь…
— А есть? — спросила Кира.
— А чего ж. Может, и есть. Что я, хуже людей, что ли?..
— А у меня и не было никогда, — сказала Кира. — Меня ведь вообще никогда никто не любил по-настоящему. Да и я сама. Это все не то! Я понимаю! А так хочется! Слушайте, а я сегодня была в одном месте. И у меня тоже, может, другая теперь будет работа. Интересная. Как у вас. Я тогда Ане и Лизе игрушек куплю и белые башмачки. Видела в Мосторге. Милые у вас двойняшки!
— Ты лучше себе что-нибудь справь, — посоветовала Тоня. — А что за работа?
— Так сразу не объяснишь, Антонина Карповна. Может, вы и не поймете. Вы знаете, что такое фотопроцесс? Это такое свойство… какого-то серебра! — сказала Кира и тихо засмеялась, уткнувшись в подушку…
— Давай спать, Кира. Зуб-то не болит?
— Не болит… — ответила Кира совсем тихо, одним дыханием.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Года два назад у Сани Куманька, шестнадцатилетнего тогда парнишки, случились неприятности. В последних числах декабря на фабрике устроили елку для комсомольцев. Местком не поскупился на пышное дерево, цепи, игрушки и шары.
В разгар праздника Куманек прорвался в зал вместе с двумя парнями подозрительного вида. Они начали задевать танцующих, а потом подрались между собой. Саню толкнули, он полетел прямо на елку, и она рухнула, потащив за собой провода с цветными лампочками.
На комсомольском собрании, где разбиралось дело Сани Куманька, присутствовал и Мусатов. Комсомольцы почти все единодушно выступали за исключение. Слава Лобов, тогда еще ассистент оператора, заявил, что если Куманек сегодня опрокинул елку, то завтра, вполне возможно, опрокинет ценную осветительную аппаратуру и тем самым нанесет немалый ущерб государству. Таким людям в комсомоле не место.
Саня сидел в уголке, круглолицый, с какими-то узорами на стриженной под машинку голове, очень красный, и усердно шмыгал носом. Мусатов заметил, что заплатки на его коленях зеленые, а на локтях — из какой-то полосатой материи.
Выступил Толя Сегал и предложил Куманька все же не исключать: на первый раз можно ограничиться выговором.
Комсорг принял сторону Сегала и ратовал за выговор, что возымело некоторое действие на собрание. Мусатов поддержал комсорга, сказав, что исключение может пагубно повлиять на судьбу Куманька. Об этом ведь стоит ребятам подумать. У Мусатова есть предложение: у него зародилась идея перестроить систему сигналов, предупреждающих о работе звукозаписывающих цехов. Потребуется технический помощник. Так вот, может быть, Куманек вместо того, чтобы безобразничать, помог бы ему в этой затее?
