Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [73]

— Да вот они, кажется! — прислушалась Катя к шагам в коридоре и распахнула дверь.

Раздался густой и сердитый голос Мусатова:

— Нас не впускают в дом!

— Ты, наверное, один раз позвонил! — закричала Катя.

— Я звонил дважды два, итого четыре. Моя дочь, крупнейший математик, может это подтвердить!

Света, хохоча, скинула пальто, осталась в ярко-красном лыжном костюме и повисла у Кати на шее:

— Папа… а «шаркун»?! Он остался в машине.

Отец и дочь исчезли и появились через несколько минут, волоча электрополотер на длинной ручке. Мусатов тотчас же подключил шнур к штепселю, и «шаркун» под общий хохот с веселым воем зашаркал по паркету.

Ирина Всеволодовна сказала, глядя на мужа и на дочь:

— Неужели нельзя было домой заехать и переодеться, дети?

— Мама, у нас были приключения! — воскликнула Света.

— Опасные! — добавил Мусатов.

«Моложе нас всех Витька Чингисхан!» — подумала Катя, глядя на двоюродного брата в белом свитере с высоким воротом, на его скуластое смуглое лицо с узкими — две щелки — черными глазами. Лысеть, правда, начинает, но со лба, это его пока не портит.

— К столу! За дело! — приглашал Георгий Макарович, разливая водку и стараясь, чтоб лимонная цедра не попала в стопки.

Мусатов поднялся, и Катя насторожилась было — Мусатов объявил, что тост предполагается на этот раз проникновенный.

— Прежде чем пить за Катерину Максимовну, мне хочется вспомнить Котофея в возрасте тринадцати лет. Она тогда мечтала быть летчицей, парашютисткой и даже подумывала о стратосфере…

— …но была увальнем! — подхватила Катя, смеясь.

— Да, была довольно толстенькой, эдакий упитанный человечек. И была романтична. Романтичный, упитанный человечек.

— Ох, Витька, я сейчас разревусь, еще не выпив ни глотка! — воскликнула Катя, смеясь. — Ох, Витька…

— Короче говоря…

— Вот именно: короче, — попросил Василий Максимович, с хитрецой поглядывая на двоюродного брата сквозь очки.

— Васька, постой… ну вот, вы меня сбили, черти! А так хорошо было придумано!

Внезапно он посумрачнел и замолк. По сути дела удачно вышло, что его сбили. Ведь он хотел сказать, что, как ни любит нынешнюю Катю, а той, прежней, ему все же безмерно жаль.

— Ладно, — решил Мусатов, встряхнувшись, — есть Катя, вот она, которую мы все очень крепко любим! Наша Катя!

— Так выпьем за именинницу! — воскликнул Василий Максимович. Все потянулись к Кате, Глущенко кричал:

— За Катечку! Ура!

Катя смеялась, но глаза у нее были полны влаги.

Мусатов поцеловал ее в лоб и в щеку, и она прильнула к нему на миг, зардевшись и вдруг неузнаваемо помолодев.

— Ужасно жаль, что нет с нами тети Клавы! — воскликнула она, чтоб как-то подавить свое волнение. — Ужасно!

Ирина Всеволодовна, которая сидела доселе с молчаливой и чуть снисходительной улыбкой, сказала:

— Да, жаль. Но мы за нее специально выпьем, и тост произнесу я. И он будет толковей, чем тост Виктора.

Ирина Всеволодовна любила свекровь. В душе она считала ее самым умным, значительным и стоящим человеком во всем семействе, быть может, еще и потому, что Клавдия Авдеевна всегда подчеркивала превосходство невестки над всеми остальными членами семьи.

Салат из крабов, похожий на клумбу, масло в виде розы, студень с мудреным орнаментом из крутых яиц и ломтиков лимона, заливной судак — все разрушалось с быстротой, и Катю хвалили.

— А Клавдия Авдеевна, — рассказывала Ирина Всеволодовна, — в каждом письме выражает опасения по поводу того, что Света так увлекается драмкружком.

— Ну, ма-ама!.. — начала Света обиженно.

— Так я же ничего не говорю, — усмехнулась Ирина Всеволодовна, — если вы с папой решили, что из тебя выйдет Ермолова, значит, есть на то основание. Это бабушке не нравится, а вовсе не мне. А вот Виктор, тот всегда внушает Свете, что она будет актрисой и по окончании театрального института поедет на периферию, на Север, на Дальний Восток. Это совсем неплохо — повидать страну и поработать в отдалении.

— Ну да, так Светочка и поехала, — закивал Глущенко, накладывая себе салат, — так я и поверил.

— Нет, поеду, дядя Гоша! — воскликнула Света. — Все великие артисты начинали с провинции.

Она нахмурилась, ее карие глазки сузились, губы сжались, и в этот миг она стала страшно похожа на отца.

— Хо, артистка, артистка… — поддразнил Борька.

— Дурак! — дернула плечами Света.

— «Великие русские артисты», ах-ах! — развел Мусатов руками, поглядывая на Свету с лукавым прищуром, в котором, впрочем, можно было угадать и подлинное недовольство. — Ты, Светка, еще просто артисткой будь. Просто, скажем, неплохой. А то «великие русские», шутишь?

Василий Максимович вступился за племянницу:

— Ты их не слушай, Светик, и не дуйся! Инженером будешь!

— Инженера не будет, — заметил Мусатов меланхолично.

— Ну врачом. Хочешь в докторы? — спросил Василий Максимович. Но Света не хотела ни в докторы, ни в инженеры.

— Я буду актрисой, и все… — как змейка зашипела она.

— А ну как не получится? — настаивал Мусатов. — А вдруг мы с тобой ошиблись, а? Нет, ну я серьезно, я совсем не шучу, ты не думай. На завод пойдешь?

— Оставьте вы ее в покое! — взмолилась Катя. — И ешьте, Виктор, ты ничего не ешь.

— Светочка — и на заводе! — почесал в затылке Георгий Макарович. — Побачить бы тот завод!