Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [71]

Катя разделила компот на четыре порции, Кире досталась самая большая…

…Пройдут годы, много лет, а Кира неизменно будет вспоминать суровый вечер, ловкие руки, открывающие банку кухонным ножом, и горьковатую сладость упругих золотых ягод…

Елена Авдеевна умерла в январе тысяча девятьсот сорок третьего.

Через неделю по радио сообщили о победе на Волге. Катя не отходила от репродуктора и слушала одни и те же сообщения столько раз, сколько их передавали, будто черпая силы, чтобы дальше как-то жить. Теперь Кате хотелось только одного: вернуться в Москву любым способом. Пусть там худо, пусть там опасность воздушных налетов, пусть голодновато и холодновато — домой, на Пятницкую.

В конце весны Виктору Кирилловичу, который ненадолго прилетел в столицу, удалось добыть для Кати пропуск, и она уехала…

Шли годы… Отгремела война. Ольга Романовна вышла замуж за инженера-технолога завода газированных вод по фамилии Пава.

Она обожала Паву и почему-то жалела, называя «бедняжечкой». Может, потому, что он был почти вдвое ниже ее ростом.

Года через два Паве предложили перевестись в Пензу, где обещали квартиру в строящемся доме.

Кира к тому времени уже работала в парикмахерской маникюршей. Немудреной профессии обучила ее та самая соседка, которая таскала у Ольги Романовны папиросы и восхищалась ею.

Ей было девятнадцать лет, Кире. Она стала весьма миловидна, со своими круглыми глазами цвета морской воды в пасмурный денек, с бледным личиком и густой русой шевелюрой.

Она была замкнута, молчалива, никто не знал, что у нее на уме, когда она сидела в белом халате и косынке за тонконогим столиком с яркими флакончиками лака, пилками и ножничками.

Едва только «молодые» отбыли в Пензу, Кира вдруг ощутила неведомое ей доселе игристое чувство свободы.

Через месяц-другой она стала неузнаваема: с крашеными волосами и губами цвета молодой морковки. Откуда-то взялись модные в те годы тупоносые, на пробке башмаки, жакет с подкладными плечами-протезами, шляпка-шахтерка.

Летом Киру видели на танцевальном кругу с парнями, с которыми встречаться бы ей и не след, зимой — в ресторане гостиницы «Аврора».

Сосед по квартире, знавший Киру с детства, сказал однажды:

— Да ну, гони ты всех своих ухажеров! И в цех ко мне иди, хочешь? Поучу на сверловщицу, а?

— Что вы, дядя Тит, — всполошилась Кира, — куда мне? Я ведь, знаете… вы ведь помните… еще мама говорила. Мне нельзя.

Она улыбнулась виновато и жалостливо. Но где-то в тайниках Кириной души теплилась надежда, что ее ждет что-то совсем особенное.

Потом ей почудилось, что счастье пришло наконец.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Кира Андросова явилась к Катерине Максимовне днем, налегке, оставив нехитрый свой багаж в камере хранения. Катерина Максимовна и на улице узнала бы Киру.

— Но ты удивительно похорошела! — воскликнула она. — И тоненькая… — добавила Катя с завистью полнеющих женщин.

— А вы все такая же… — сказала Кира глухо от волнения, — вот только коса… у вас была коса с пушистым таким кончиком… — и уткнулась в теплое, полное Катино плечо.

Катя сказала:

— Знакомься, Кира, это Георгий Макарович.

— Глущенко, — представился Катин муж. (Он произнес: «Хлушшенко»).

Сын представился.

— Боря.

Он шаркнул ножкой, явно передразнивая кого-то, кого он не одобрял.

Галя спряталась за папу. У него были глаза чуть навыкат, небыстрые и миролюбивые.

— Катечка про вас рассказывала, — сказал Георгий Макарович, будто заверил Киру, что она здесь может себя чувствовать как дома.

На буфете красовалась большая корзина гортензий и цинерарий с розовыми бантами из стружки.

— У вас будут гости, наверное… — испугалась Кира.

— Как тебе Москва? Ты ведь впервые? — спросила Катя.

— Очень! — воскликнула Кира, но Катя понимала, что Кирина головка забита совсем иными мыслями.

— Ну, выкладывай, — вздохнула Катя, когда они остались одни. — Из Селенска ты удрала. Понятно. И что же теперь?

Может быть, потому, что Катерина Максимовна знавала Киру ребенком, ей стало немножко не по себе, когда та, с места в карьер, будто ее прорвало после долгого молчания, принялась рассказывать о новом своем романе. Впрочем, судя по всему, он был совершенно невинный, но в самой его невинности — Катя это ощущала — таилась какая-то большая для Киры опасность. С горящими глазами она говорила о том, как познакомилась с Андреем Юльевичем — приезжим лектором — и провела с ним ровно день в Первомайском парке культуры, в октябре, когда падали листья.

— Мы только один раз поцеловались с Андреем, Андрей… правда, красивое имя? Как в книжке! Хотите, я покажу вам его фото?

Катя взглянула. Лицо как лицо, бачки ни к чему бы. А вообще трудно что-либо определить.

— И с тех пор ты только переписывалась с ним? Ни разу больше не видела? А он знает, что ты решила ехать к нему в Таллин? — забеспокоилась Катя. — Может, у него семья?

— Вы почитайте его письма!

Кира вытащила целую пачку из сумки.

Кате не хотелось читать.

— А тогда… вы знаете… в тот день четырнадцатого октября, в Парке культуры, Андрей говорил мне: «Кира, вот следы ваших ножек на дорожке. Если бы я мог хотя бы их увезти с собой!» Правда, красиво? — спросила Кира. — Вам так говорили, Катерина Максимовна?