Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [55]
А с января начиная такие пошли снегопады, что даже дед наш Темушкин не видывал подобных.
И вот, помню… будто вчера это было, а сколько минуло лет… иду с работы под вечер, а от лесозавода до дома километра с четыре. Снег валит — тихий, неторопливый, сухой, большие хлопья плывут вокруг меня, даже голова кружится, и чудится, весь Боровинск потонет скоро в снегу; заметет городок с его маленькими домами и огнями в оконцах, разве, только старая каланча одна будет торчать, а потом и ее не станет.
А иной раз гасли огни и фонари, электростанция выключалась, и жутко становилось: мне в каждой шавке мерещился волк, — ведь не очень-то я храброго десятка!
И вот однажды, в такой предвечерний час, иду домой — и вижу: стоит на углу маленькая коренастая фигурка — Гошка!
Верите ли, у меня так сердце заколотилось от радости, что не продохнуть. Он меня встречает, сын, потому что боится, как бы кто не обидел или снегом не занесло!
Я спросила: «Тебе не страшно тут было стоять, Гоша?»
А он: «Что вы! (он мне еще долго говорил «вы»), что вы, отвечает, темно, хорошо, весело, никто не увидит!»
Ему и впрямь было весело в темноте, и нравилось в потемках по улицам бегать.
С того раза он стал часто меня встречать.
По своей тогдашней манере он отвечал не столько на мои вопросы, сколько своим мыслям.
— Гоша, ты хлеб выкупил? Что еще в магазине было?
— А мать Анхелы никогда не ела масла. Советское — в первый раз. Только испанцы хорошие и русские хорошие. Все другие — сукины дети. Я испанец, и я русский. Я — советский человек.
— Советский человек не говорит «сукины дети». Кто это тебя научил? Советский человек, — сказала я, — никогда так не отзывается о других народах.
Он не обратил никакого внимания на мои слова в тот раз и частенько повторял: только испанцы и русские хорошие, русские и испанцы.
И в мягкой снежной мгле глухих боровинских улиц он болтал без умолку, уцепившись за мою руку.
Долорес и Хосе, отец его и бабка, Анхела, какой-то «святой», дядя Берейра, соседи и мальчишки — все были отличные.
Мать и дядя Ихор, Гоша Усенко, Андрей Лукич, учительница и я, грешная, — все мы тоже вполне подходящие люди. Да и милиционер, который отвез его в районный центр, шофер, который привез обратно в Боровинск, какие-то люди, которых он встречал на пути из Киева… нет, он ничего плохого о них не мог сказать. О вас, Евстафий Петрович, он вспомнил лишь разок, сказав, что доктор «получил». Он считал, очевидно, что за поступок ваш вы получили сполна, а в остальном, поскольку ушли воевать на фронт, вы не так плохи.
Что же касается фрицев… но я всегда боялась, когда речь заходила о немцах. Он мог вдруг в ярости кинуться в снег и бить кулаками и ногами.
Однажды, услышав по радио о зверствах фашистов, он схватил со стола нож и швырнул его в черный диск радиорупора, — нож так и вонзился в стену.
Как-то раз Андрей Лукич принялся рассказывать, что в первую мировую войну, когда служил в солдатах, знавал пленных простых немецких мужиков из бедноты, и народ этот был степенный, непьющий и умелец на все руки.
— При Николке да Вильгельке дело было, — уточнил дед.
Гоша мой как вскочит… я только успела его за руку схватить, и кричу: «А ты хоть единого немца видел?»
Закричала и сама испугалась. Вроде предатели мы с дедом Темушкиным…
Гоша два дня не ходил меня встречать после этого случая и с дедом долго не разговаривал.
Потом, гляжу, снова стоит на перекрестке.
И мы возобновили наши вечерние разговоры в пути.
Он какую-то истину для себя искал, маленький человек, да и я искала.
…А то иной раз начнет вспоминать свою мать Наталью Николаевну, будто растравляет рану: и красавица была, и добрая, и как святая дева Мария.
Она была русская, мама, а бабушка Алехандра была испанка, а дядя Игорь — русский, а отец — испанец; русские и испанцы хорошие.
Я сказала, что в каждой нации есть хорошие и плохие люди. До революции в России, например, были белогвардейцы. Слыхал?
Про белогвардейцев Гоша слышал в школе, но для него всё это было в такой далекой древности, что уж и значение потеряло.
— Белогвардейцам помогали французы и англичане! — воскликнул он однажды. — А испанцы — нет.!
— Но среди испанцев хватает фашистов и фалангистов, это ведь ты лучше моего знаешь, Гоша. Ведь они там всем и заправляют сейчас на твоей родине, ведь они и убили твоего отца и бабушку.
Да, он это знал лучше моего. Но вдруг выдернул свою руку из-под моей и промолчал до самого дома.
Но начиная с этого дня я стала повторять, что в каждом народе есть хорошие и плохие люди.
И Гоша спросил однажды:
— И немцы хорошие есть?
— Конечно. Маркс и Энгельс, к примеру.
— Те жили давно. Они умерли давно.
Справедливо. Как ответить?
Как ответить, когда в сквере около горсовета на щите появился плакат — мальчик в возрасте Гоши, личико худое, взгляд воспаленный, руки тонкие… «Папа, убей немца!»
Гоша сказал: «Был бы жив отец…»
А я промолчала. Прав.
И… сызнова начала.
Маркс и Энгельс умерли давно, верно, но мы все их идеями живем. А вот не так давно — восемнадцатый год, германская революция, Роза Люксембург и Карл Либкнехт, ныне покойные, но Эрнст Тельман еще, может быть, живой? Простой рабочий, человек с высоким лбом мыслителя и острым, энергичным взглядом бойца.
Второй том новой, полной – четырехтомной версии воспоминаний барона Андрея Ивановича Дельвига (1813–1887), крупнейшего русского инженера и руководителя в исключительно важной для государства сфере строительства и эксплуатации гидротехнических сооружений, искусственных сухопутных коммуникаций (в том числе с 1842 г. железных дорог), портов, а также публичных зданий в городах, начинается с рассказа о событиях 1842 г. В это время в ведомство путей сообщения и публичных зданий входили три департамента: 1-й (по устроению шоссе и водяных сообщений) под руководством А.
В 1940 году в Гааге проживало около восемнадцати тысяч евреев. Среди них – шестилетняя Лин и ее родители, и многочисленные дядюшки, тетушки, кузены и кузины. Когда в 1942 году стало очевидным, чем грозит евреям нацистская оккупация, родители попытались спасти дочь. Так Лин оказалась в приемной семье, первой из череды семей, домов, тайных убежищ, которые ей пришлось сменить за три года. Благодаря самым обычным людям, подпольно помогавшим еврейским детям в Нидерландах во время Второй мировой войны, Лин выжила в Холокосте.
«Весна и осень здесь короткие» – это фраза из воспоминаний участника польского освободительного восстания 1863 года, сосланного в сибирскую деревню Тунка (Тункинская долина, ныне Бурятия). Книга повествует о трагической истории католических священников, которые за участие в восстании были сосланы царским режимом в Восточную Сибирь, а после 1866 года собраны в этом селе, где жили под надзором казачьего полка. Всего их оказалось там 156 человек: некоторые умерли в Тунке и в Иркутске, около 50 вернулись в Польшу, остальные осели в европейской части России.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дневники Максимилиана Маркса, названные им «Записки старика» – уникальный по своей многогранности и широте материал. В своих воспоминаниях Маркс охватывает исторические, политические пласты второй половины XIX века, а также включает результаты этнографических, географических и научных наблюдений. «Записки старика» представляют интерес для исследования польско-российских отношений. Показательно, что, несмотря на польское происхождение и драматичную судьбу ссыльного, Максимилиан Маркс сумел реализовать свой личный, научный и творческий потенциал в Российской империи. Текст мемуаров прошел серьезную редакцию и снабжен научным комментарием, расширяющим представления об упомянутых М.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.