Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма - [28]
— Уезжаю в Бержерак, к брату, — сказала Колетт грустно. — Ничего не поделаешь.
— Но ведь ты в ссоре с ним!
— Да, пришлось написать слезное письмо. Он ответил мне, что я могу приехать, выслал деньги. О, я знаю, — воскликнула она, — что ждет меня в Бержераке! Весь город будет тыкать в меня пальцем. Меня не будут выпускать одну. Мари-Луиз заставит меня нянчиться с детьми. Ну, а ты как, Жанин?
— Я? Уезжаю в Москву.
— В Москву?! — воскликнула Колетт. — Какая счастливая!
Я хотела спросить у нее об Анжело, но не решилась. Он наверняка не пишет ей, и одно его имя причинит ей много боли. Я рассказала ей о Дайне, о том, как неожиданно она покончила с собой.
— Да, — сказала Колетт, — я читала заметку в газете.
Мы еще немножко поболтали. Потом она встала, чтоб уйти. Она не расплакалась, только прикусила верхнюю губу и посмотрела куда-то вбок. Мы снова поцеловались. Она ушла.
День моего отъезда в Москву был туманным и серым. Но я радовалась прохладе, предвещающей осень.
В последнюю минуту дядя Филипп разошелся на все полторы тысячи. Я даже привскочила от неожиданности.
— Вы слишком добры, дядя!
— Ничего, поезжай. Купи себе пальто, платье. — Он добавил: — А наверное, интересно в Советском Союзе. Вот мне говорил знакомый…
Мы расстались друзьями. Я попросила кланяться мадам Шупо и мадемуазель Кемпер.
В седьмом часу вечера Файт зашел за мной. Он помог мне закрыть чемоданы, сунул несколько газет и журналов, пачку папирос:
— На дорогу…
Я хорошо себя чувствовала в синем спортивном пальто, синем берете и пестром кашне, затянутом у ворота: аккуратно, ловко, удобно.
В метро мы молчали. Я смотрела на желтые с чёрным надписи тоннеля: Дюбоне, Дюбоне, Дюбоне. На станциях я смотрела на знакомые афиши и рекламы: «Николя» с пучками винных бутылок; вода «Жавель» — девушка стирает белье; шоколад «Пулен» — три цветных лошади. Почти на каждой остановке около автомата с конфетами сидели люди, которые явно никуда не собирались ехать, а просто отдыхали в теплом, светлом тоннеле, прячась от первого тумана.
«Прощай, Париж, веселый город!» — подумала я, но не ощутила никакой грусти.
До отхода поезда оставался целый час. Файт сдал вещи на хранение, и мы зашли в маленькое бистро напротив вокзала. Там было почти пусто.
— Посмотри на эту женщину, — сказал мне Файт тихо. — Вот лицо Франции, которую ты покидаешь.
В бистро вошла некрасивая девчонка в модном, но грязном платье, накрашенная невероятно. Она взглянула на меня мельком, и я на нее.
— Мадемуазель, вы… — шепнула девчонка испуганно.
Это была Жаклин Боклер.
Файт нахмурился, но я все же сказала Жаклин:
— Садитесь сюда! Не бойтесь, ну!
Она села на край стула. Я заказала ей портвейну.
— Как поживает мадам Лафрикен? — спросила я, чтобы что-нибудь сказать.
— О мадемуазель! — воскликнула Жаклин. — Как же, знаю. Брат мне говорил. Это ужасная история. Мадам Лафрикен в сумасшедшем доме.
— Как? Почему?
— Да.
И Жаклин рассказала мне, жадно глотая вино, что посредине лета дела мадам Лафрикен стали совсем ужасны. Всех девушек взяли домой. Но мадам Лафрикен решила не покидать своего «старого замка» и сада с черными тюльпанами. Она бродила целыми днями по аллеям, читая стихи и напевая вальсы. Соседи слышали, как она играла на рояле всю ночь. Потом ее оставила Роберта. Однажды к мадам Лафрикен пришли за каким-то налогом. Она отказалась платить. Тогда на все комнаты наложили печати и пригрозили арестом. На другой день, когда снова явились за налогом, ее нашли в невменяемом состоянии. Она говорила, что она нота ре бемоль и что ей ничего не нужно. Теперь она в Шарантоне[7].
Файт взглянул на вокзальные часы.
— Скоро! — сказал он.
— Ну, а… вы? — спросила я Жаклин.
— О, я, мадемуазель… Вы сами видите, что со мной. Но все же, — добавила она тихо, — лучше даже это, только не исправительный дом.
— А очень страшно в исправительном доме?
Жаклин не ответила. Но ее глаза выразили такой страх при воспоминании об исправительном доме, что даже Файт более дружелюбно посмотрел на нее.
— Вы уезжаете, мадемуазель? — спросила еще Жаклин.
— Да, уезжаю.
— Куда же?
— Она уезжает в страну, где много чистого снега и веселых людей, — сказал Файт мечтательно.
— И вы тоже едете, мосье?
— Нет, не еду.
— О мадемуазель, вы расстаетесь с таким милым мосье? — удивилась Жаклин. — Жаль! Но то, что вы уезжаете отсюда, — хорошо. Очень хорошо, мадемуазель!
Она ушла, не подав нам руки.
Вагон третьего класса был слабо освещен. Файт положил мои вещи на сетку, вышел из вагона и подошел к окну. Под черными сводами Северного вокзала пахло углем и дымом. Свистели паровозы, спешили люди.
— Ну, прощай! — сказал Файт, беря меня за руку. — Пиши мне, слышишь?
Мы снова замолкли, поезд не отходил. Файт зябко поднял воротник и еще больше сгорбился.
— Прощай! — повторил он.
Поезд стоял. Стало скучно и пусто, говорить было не о чем. Вдруг поезд неожиданно дернулся, скрипнул колесами. Файт схватил мою руку и прижал ее к губам. Мне показалось, что она стала влажной… Потом повернулся и быстро ушел, заткнув руки в карманы и не оборачиваясь.
Когда утром я проснулась после неровного сна, поезд стоял. Бока и плечи ныли от деревянной скамейки. Мои соседи ушли в коридор. Я выглянула в окно. Серый день плыл над аккуратненьким городком среди лугов. Маленькая станция была пустынна. На стене вокзала известкой была начерчена огромная свастика. Я поняла, что мы на немецкой границе.
Дневники Максимилиана Маркса, названные им «Записки старика» – уникальный по своей многогранности и широте материал. В своих воспоминаниях Маркс охватывает исторические, политические пласты второй половины XIX века, а также включает результаты этнографических, географических и научных наблюдений. «Записки старика» представляют интерес для исследования польско-российских отношений. Показательно, что, несмотря на польское происхождение и драматичную судьбу ссыльного, Максимилиан Маркс сумел реализовать свой личный, научный и творческий потенциал в Российской империи. Текст мемуаров прошел серьезную редакцию и снабжен научным комментарием, расширяющим представления об упомянутых М.
В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.
Книга задумана как документальная повесть, политический триллер, основанный на семейных документах, архиве ФСБ России, воспоминаниях современников, включая как жертв репрессий, так и их исполнителей. Это первая и наиболее подробная биография выдающегося общественного деятеля СССР, которая писалась не для того, чтобы угодить какой-либо партии, а с единственной целью — рассказать правду о человеке и его времени. Потому что пришло время об этом рассказать. Многие факты, приведенные в книге, никогда ранее не были опубликованы. Это книга о драматичной, трагической судьбе всей семьи Александра Косарева, о репрессиях против его родственников, о незаслуженном наказании его жены, а затем и дочери, переживших долгую ссылку на Крайнем Севере «Запомните меня живым» — книга, рассчитанная на массового читателя.
Эта книга о трагической судьбе талантливого советского зодчего Мирона Ивановича Мержанова, который создал ряд монументальных сооружений, признанных историческими и архитектурными памятниками, достиг высокого положения в обществе, считался «архитектором Сталина».
«Мне некого было винить, кроме себя самой. Я воровала, лгала, нарушала закон, гналась за кайфом, употребляла наркотики и гробила свою жизнь. Это я была виновата в том, что все мосты сожжены и мне не к кому обратиться. Я ненавидела себя и то, чем стала, – но не могла остановиться. Не знала, как». Можно ли избавиться от наркотической зависимости? Тиффани Дженкинс утверждает, что да! Десять лет ее жизнь шла под откос, и все, о чем она могла думать, – это то, где достать очередную дозу таблеток. Ради этого она обманывала своего парня-полицейского и заключала аморальные сделки с наркоторговцами.