Париж в настоящем времени - [142]
Арно и Дювалье думали, что выехали из комиссариата в Пасси достаточно рано и застанут Жюля дома. Они решили, что между сменами в участке будет поспокойнее, но это была пятница, да еще и август, смены переставили, в комиссариате было не протолкнуться, и улица напротив кишела полицейскими в форме, сновавшими туда-сюда. И потом, когда Арно и Дювалье выехали в западном направлении, дорога оказалась так запружена, что они застряли в туннеле, гулком от сигналов и дымном от выхлопов.
– Все уезжают из Парижа, потому что сегодня пятница, – возмущался Арно. – Почему бы им не выехать в четверг вечером? Какая им разница?
Он был весь на взводе.
– Многие не любят вести машину в темноте, – ответил Дювалье. – Особенно старики, у которых к тому же и зрение уже не очень. Я слыхал, кстати, что и нюх притупляется к старости.
– Так ехали бы в четверг утром. Они все равно на пенсии.
– Вот ты им об этом и скажи. В следующий раз выйдет Олланд речь толкать, а ты его отпихни в сторону и прикажи старикам уезжать на отдых в четверг утром. Если можно Муссолини и Путину, то почему тебе нельзя?
Поток машин потихоньку тронулся, и, поскольку Сен-Жермен-ан-Ле был неподалеку, вскоре они уже барабанили в ворота Шимански. Клод в это время находился на южной стороне сада и занимался любимым делом – высаживал цветы, руки у него были по локоть в супеси, и это была самая лучшая супесь, потому что миллиардеры могут позволить себе почву высочайшего качества – легкую, но идеально плотную, консистенции шоколадного пирога и цвета темной английской сыромятной кожи. Цветы, высаженные в такую почву, прямо-таки взрывались в воздухе, что твой фейерверк. Совершенство правильно высаженного и тщательно ухоженного сада явственно дает понять, что жизнь не напрасна. Поэтому Клод сказал, заслышав стук:
– Не открою. Пусть идут к дьяволу.
Впрочем, Дювалье был парень настырный и не просто с виду казался находчивым, он таким и был. Когда никто не отворил, он принял это как вызов и десять минут безостановочно грохотал в ворота. Затем он попросил Арно подсадить его. Арно был очень сильный малый и сумел вытянуть руки достаточно высоко, чтобы Дювалье, стоя на его сплетенных ладонях, как цирковой акробат, смог без труда заглянуть поверх стены.
– Он в саду, – сказал Дювалье.
– Лакур? – сдавленным голосом спросил Арно.
– Садовник. Эй! – заорал Дювалье. – Эй! Вы!
Клод всадил лопату в землю, сплюнул в сердцах и поплелся к воротам. Когда он открыл, вид у него был не слишком радостный.
– Почему вы не позвонили и не договорились о встрече? – проворчал он.
– Мы не обязаны звонить, – сказал Дювалье. – Мы полиция.
– Ну да, ну да. Договориться заранее было бы разумно, но я забыл: вы же полиция, и это не для вас. Чего вам надо?
– Лакур где?
– Вы разминулись.
– Он ушел?
– Да, он ушел. «Вы разминулись» означает именно это. Вышел прогуляться утречком. Он вернется.
– Когда?
– Пополудни где-то. Он каждое утро выходит – даже зимой. И упражняется, упражняется как маньяк. И плавает – то ли худеет, то ли еще чего – и бегает. Просто чокнулся – ведь куда ему, в его-то годы. Потом он покупает газету и читает ее в кафе. Потом идет домой. Как часы.
– И чем же он занят сегодня?
– Понятия не имею. Обычно всем сразу, если на Большой террасе не слишком замело, чтобы бегать.
– Можете описать, во что он одет?
– Он бегает и плавает в одних и тех же шортах. Я не видел, взял ли он свои очки для плавания. В них хорошо под водой смотреть. Поэтому по телевизору могут снимать рыб под водой. Начните с бассейна в парке, если хотите его поискать. У нас тут тоже есть свой бассейн, и Шимански уехал. А когда Шимански тут жил, так из уважения к нему и его семейству Лакур никогда в нем не плавал. Он ходит в муниципальный. Если не найдете его там, я скажу ему, что вы приходили, когда он вернется.
– Не говорите.
– Почему? Вы серьезно?
– Просто не говорите.
– Нет такого закона… – начал было Клод.
– Есть, – сообщил ему Дювалье. – И вы можете сесть в тюрьму.
– Я тюрьмы не боюсь.
– Зато я боюсь, – сказал Дювалье. – Я видел, что это такое. На вашем месте, да и на месте любого я бы боялся тюрьмы. Вы любите поесть? Тогда бойтесь тюрьмы.
Когда детективы уходили, Дювалье оглянулся и спросил:
– Какой еще Шимански? Шимански, который промышленник? Это что же, его дом?
Даже в свои годы Амина Белкасем была поразительно хороша собой, и лицо ее так и светилось добротой и любовью. С тем же захватывающим дух одержимым трепетом, с каким Жюль бродил возле дома Элоди, Амина снова шла по Пассажу Ливри к укромной маленькой площади, где ей открылось, что за те несколько минут, что Жюль водил ее по своему кабинету, и даже еще раньше, – с первого взгляда она влюбилась в него без памяти.
