Пареньки села Замшелого - [24]

Снова остановились, чтобы дать кобыле передохнуть. Всем им приглянулся молодой лесок. Усевшись спиной к деревьям, они стали рассматривать то, что им показал Ешка. Он приметил это еще раньше, когда вытаскивал из саней мешок сена.

В полусотне шагов, на западной стороне, одиноко стояла высоченная старая сосна. Некогда вершина ее разделялась на три главы, но теперь зеленела только одна, средняя, две другие засохли. Белые голые сучья, с которых облупилась кора, торчали с боков. Ешка первый заметил, на что походит эта сосна, — ведь он всегда примечал все куда зорче и быстрее других.

— Глянь! До чего же чудная сосна! — сказал он Андру и Букстыню, указывая на дерево. — Да вы взгляните! Правда ведь, зеленая верхушка — ну точь-в-точь шапка Букстыня?

Ешкины спутники выпучили глаза и разинули рты. Шапка? И впрямь шапка, если хорошенько приглядеться. Портной потрогал свой блин на голове и вздумал было запротестовать, ибо счел подобное сравнение крайне оскорбительным для себя, но Андр его опередил:

— Шапка, точь-в-точь шапка! А все же, если получше приглядеться, так вовсе и не шапка, а голова девки в платочке. Видишь, а по обеим сторонам вроде бы космы выбились.

— Ясно, космы! — согласился Букстынь, довольный, что разговор удаляется от его шапки. — А вон и уши под ними видать!

— А вон внизу юбка! — продолжал Андр. — А у колен вроде как заплата. И в самом низу мужичьи сапоги. Да вы что, сами не видите?

Кто-нибудь другой, может, и не назвал бы выступающие из земли корневища сапогами, но Ешка с Букстынем видели в точности то же, что и Андр. Сапоги как сапоги, только малость в землю вросли. Снега под самой сосной совсем не было, а светлел только ровный голый круг песка, словно чье-то теплое дыхание растапливало снег до тех пор, пока он не оттаял. Раз уж увидели голову, юбку и сапоги, — стало быть, осталось разглядеть и то, что уже приметил Ешка.

— А вон те голые, белые, торчат по обе стороны, — это же вскинутые руки! Одна сжата в кулак, другая растопырила пальцы, да не два, а все пять. Вон торчит один потолще и покороче — это большой палец.

Ешкиным спутникам казалось, что они и сами это давным-давно увидели. Рука! И впрямь рука. Вон ладонь и все пять пальцев, даже кривые ногти видать. Чем дольше всматривались, тем яснее видели. Ешка под конец даже сплюнул и пробурчал:

— Ну и чудеса! Не сосна, а настоящее привидение.

А на самом деле никаких чудес там не было. Просто никому из всей тройки не приходило в голову, что их глаза видят теперь то, что их уши слышали еще раньше, в Замшелом. Ведь все старики и старухи частенько рассказывали про эту диковинную сосну, от которой дорога сворачивает прямо к Ведьминой корчме.

А вот и дорога, про которую они столько наслышаны. Крутая и узкая, как спинка ножа, голая, посиневшая, как длинный ноготь на замерзшем пальце, она выползала из сугробов и тянулась по снежному полю, пока не исчезала в тумане. И эту дорогу пареньки увидали впервые, но сразу узнали ее. Столько о ней было говорено в Замшелом, столько историй и сказок порассказано! Уж такое у сказок свойство: их никогда не наскучит слушать. Чем больше сказку сказывают, тем новее она кажется, да и впрямь в ней всякий раз найдется что-то новое. Ведь даже один и тот же сказочник никогда не рассказывает одну и ту же сказку одинаково. Ну, а в устах другого, да третьего, да четвертого к ней прибавляется столько нового, что заслушаешься и глаз не сомкнешь до полуночи. Тем сказки и хороши!

Букстынь видел, что пареньки ждут, да и у него самого уже чесался язык. Но он нарочно мешкал, усердно прожевывая ржаной хлеб с ветчиной. Вот ломоть застрял на полпути ко рту, и тут портного прорвало:

— Было это давным-давно, лет этак сто, а то и двести тому назад. В ту пору правил над поляками злющий король. Первый обжора и распоследний лодырь. Одно сало ел, и всегда при нем двое слуг стояли наготове с полными совками. Захочет король есть — мигом из совков в рот, а он жирного мяса наестся да еще топленым салом запьет. Когда опустел королевский свинарник и у всех панов хлева тоже опустели, послал король войско к нам, в Видземе, на разведку — не осталось ли тут хоть одной свиньи. Ну, свиньи тут, понятно, были, да и в Риге их хватало: ведь туда крестьяне везли свинину продавать. Но рижские господа закрыли ворота и поляков не пустили. Вот и разбрелись они по всему краю.

В какой двор ни заявятся, сразу там визг: свиней колют; и королю пошлют и сами угостятся вволю. В какой дом ни придут, тут и пир горой, а уж пиво варить они умели на диво. С утра ячмень замочат, а к вечеру и пиво готово — по жбанам разливай. И девиц они с собой возили и всю ночь напролет в ригах так лихо отплясывали да подпрыгивали, что чуть ли не стукались головой о крышу.

Все было бы хорошо, кабы не чума. Круглое-то озеро в ту пору уже было, от него, верно, и пошел мор. Ох, и мерли же люди, как мухи! Поутру как задует с озера гнилой ветер, так к полудню человек на печи корчится, а вечером уж и гроб с чердака волокут.

Испугались поляки. Негде им теперь жить — ни в Большом лесу, ни в Черном лесу, только еще в Красном бору можно было укрыться. И заложили они там город — говорят, и по сей день видать, где печи стояли. Заложили город и дорогу к нему провели; вон и нынче она осталась. И дорогу ту проложили в одну ночь, никто и не видел как, но сказывают, будто просто пропахали. Кони-то были у них чуть ли не вдвое против наших, сохи — в человечий рост, рассоха — в обхват, а отвал — что лопата, на которой хлеб в печь сажают. Провели борозду в один конец, в другой, посередке примяли да устлали дёрном, вот и вышла дорога, узкая и кривая — просто страх, но саней у поляков не было вовсе, все верхом ездили, так что для одного коня ширины хватало. По обочинам дороги посеяли семена можжевельника, и к осени поднялись кусты, как глухой забор, — ветер зимой и снега не мог намести. Вот и сейчас, в зимнюю пору, Польский шлях голый, будто подметенный.