Para Bellum - [27]

Маргарита инстинктивно уже приготови­ла подобающую случаю отповедь, но во­время вспомнила о маскараде.

— Наверное, во всем виновата дорога,— сказала она шутливо.

— В чем, синьора? — не понял Мональди.

— Дорога и автомобиль приучают чело­века спешить. Быстро, быстрее, еще бы­стрее!

Теперь он понял:

— О да, вы правы, синьора! И к тому же я, как-никак, военный.

— Ну что ж, синьор проконсул, — ска­зала Маргарита по-итальянски, — мы дейст­вительно можем поужинать вместе.

— Вы знаете итальянский?! — задохнул­ся от восторга Мональди.

— Немножко.

— Ваш итальянский звучит как музыка!

Она пожала плечами. Было ясно, что по­оригинальнее он придумать не мог.

Но Мональди, воодушевленный согла­сием на ужин, не замечал ничего. Цель была ясна — оставалось действовать.

— Я иду принять ванну, — сообщил он доверительно, — а затем ищу вас.

— Не торопитесь, — посоветовала Мар­гарита.

...За ужином проконсул блистал учтиво­стью, щедростью, веселостью и, разумеет­ся, остроумием — в той мере, в какой оно было ему доступно. Шампанское лилось рекой, и единственное, что омрачало его восторг, заключалось в невозможности на­поить беленького Коко, который в рот не брал никаких спиртных напитков, даже та­ких великолепных, как французское «кли­ко». С тем, что очаровательная хозяйка со­бачки пила обидно мало, проконсул, пре­дупрежденный ею еще в начале ужина, вынужден был примириться. А так как он не желал пить за ее здоровье и красоту в одиночестве, она посоветовала угостить музыкантов из джаза. Послав им полдю­жины бутылок, Мональди мог упиваться со спокойной совестью.

А Маргарита с удивлением обнаружила, что эта маленькая уловка — доставить сим­патичным ребятам из оркестра удовольст­вие за счет веселящегося проконсула — пришла ей в голову сама собой, по ходу дела, была осуществлена с непринужден­ной легкостью и принесла ей радость. Она как бы сдала первый экзамен для вступле­ния в ту необычную школу, куда вознаме­рился ее зачислить Ганри Манинг.

Мональди вообще не был жадным чело­веком. А в тот вечер он готов был угощать весь белый свет. Во всяком случае, его двое слуг — супруги Феррито, шофер и охранник получили от него деньги с усло­вием, что будут пить за прекрасную синьору с синими, как Неаполитанский за­лив, глазами, — что они и сделали.

К половине двенадцатого Маргарита уже раз пять успела посмотреть на часы, а Коко спал на свободном кресле. Но проконсул считал, что самое главное только начинает­ся. Объявив прекрасной синьоре, что ей нет равных среди всех женщин мира и что на этом основании она может рассчиты­вать на его вечную любовь, проконсул рас­порядился отправить к нему в особняк две бутылки самого старого коньяку, какой только найдется в подвале «Кайзергофа».

Дело кончилось тем, что Иоганну приш­лось проводить своего друга в его опочи­вальню в особняке, где проконсул, несмот­ря на перегруженность, все же нашел вре­мя разбудить охранника, спавшего на ков­ре возле замаскированного под старинный секретер сейфа, и прочесть ему краткое назидание о правилах поведения часового на посту. А затем приказал себя раздеть и захрапел, не дождавшись исполнения при­каза.

Маргарита у себя в номере,. уставшая, с головной болью, сначала уложила скулив­шего во сне Коко, а потом выпила поро­шок снотворного и постаралась уснуть.

Утром она увидела на столиках и подо­конниках цветы — обычную порцию, яркое свидетельство немого восхищения владель­ца «Кайзергофа». Тут были и розы, и нар­циссы, и тюльпаны, и гиацинты. Но, повер­нувшись на бок и опустив глаза, она обна­ружила и нечто необычное: у изголовья, прямо на полу, стояло серебряное ведерко с крупными алыми розами, каких она до тех пор еще не получала. В цветах торчал запечатанный голубой конверт.

Надорвав его, Маргарита вынула и проч­ла написанное по-итальянски письмо. Мо­нальди просил извинить его за вчерашнюю неумеренность с вином, клялся в любви до гроба, а также извещал, что на обратном пути из Дюссельдорфа сумеет пробыть в Базеле подольше, и выражал надежду, что она дождется его.

Через неделю он и вправду явился, под вечер. Без всяких церемоний навестил Мар­гариту в ее номере и с удрученным ви­дом сообщил, что, к сожалению, вынужден без промедления следовать в Италию, не позволив себе даже побыть с нею хо­тя бы час — водитель заправит машину и запасные канистры, и тут же в путь.

Он непременно рассчитывал вновь посе­тить Базель недели через две-три. Не уедет ли она к тому времени? Услышав в ответ, что Маргарита собирается пробыть здесь до сентября, Мональди хотел стать на колени, и обязательно стал бы, если бы Коко не залаял в панике, а Маргарита не удержала бы проконсула за руку.

С тем они расстались.

А через две недели Маргарита, начинав­шая понемногу скучать и нервничать из-за отсутствия каких бы то ни было вестей от своего патрона Ганри Манинга, наконец-то увидела его — единственного человека, ко­торому она могла поведать об успехах на новом для нее поприще во всех юмористи­ческих подробностях и, главное, без опасе­ния быть дурно понятой. Как Маргарита ни храбрилась, общение с проконсулом она считала столь для себя унизительным, что после ужина в ресторане почти физически ощущала у себя на левом плече пылаю­щее тавро, каким клеймили в старые века падших женщин. Хотя проконсул до нее и пальцем не дотронулся, она испытывала острую потребность оправдаться перед кем-нибудь, словно этот кто-нибудь мог сомневаться в ее чистоте и непорочности. Добропорядочные протестанты обращают­ся в подобных случаях непосредственно к богу, но отец не старался внушить ей с детства религиозные чувства, Маргарита выросла безбожницей. Поделиться было не с кем, приходилось все переживать в себе. И потому так обрадовала ее встреча с Ганри Манингом, настолько же неожидан­ная и необычная, насколько и долгождан­ная.