Папство и Русь в X–XV веках - [91]
Наконец, Исидор прибыл в «свою» митрополию, в Киев. Князь Александр Владимирович, правивший именем польско-литовской короны, в чьей власти находилась киевская земля, готов был принять унию, поскольку это укрепляло его позиции как ставленника чужеземной власти. Но с населением города митрополит не мог найти общего языка. Кончилось дело тем, что Исидор был с позором изгнан киевлянами.
Уже первые шаги новоявленного апостола католицизма на Руси показали ему, что взятая им на себя задача много труднее, чем он думал. А между тем главное оставалось впереди. Нужно было провести унию в Москве. Даже самонадеянный и чуждый понимания страны, в которой он собирался действовать, Исидор видел эти трудности. Именно этим и надо объяснить, почему он не проехал из Италии прямо в Москву, что он непременно бы сделал, если бы был уверен в своем успехе на Руси. Он надеялся заручиться поддержкой на периферии, прежде всего западной, и, опираясь на уже завоеванные, как он думал, позиции, рассчитывал легче преодолеть сопротивление, с которым, как понимал, ему неизбежно придется столкнуться в Москве. Но оказалось, что опереться было не на кого. Помимо таких, как киевский князь или князь Юрий Смоленский, да еще кое-кого из боярской знати, сторонников унии на Руси не было. Но Исидор не принадлежал к людям осторожным и, видимо, не очень взвешивал обстоятельства, полагаясь на собственную энергию и настойчивость, на силу своего личного воздействия.
Еще в Италии Исидор разжигал политические вожделения папы обещаниями, столь же заманчивыми, сколь и пустыми. «Они все в моих руках, — уверял он, рассказывая о Руси, — все князья и епископы. Никто из них не отваживается спорить со мною. Великий князь молод, а епископы не книжны суть и все боятся меня». Исидор обещал папе, что русские легко примут латинскую веру. «Я приведу к тебе всех князей и христианство всё, — говорил он, — от греческой веры в латинскую приведу. Я приведу их в Рим и к тебе приведу и принесут к тебе дары многие. А в Царьград не пойдут, а епископов от тебя поставлю».[634]
Ход дела вскоре показал, что у Исидора не было решительно никаких оснований рисовать столь радужными красками перспективы русско-папских отношений. В сущности, если он и мог бы отдать себе отчет в реальном соотношении сил, то остановить ход событий было уже не в его силах. Пути к отступлению были отрезаны уже тогда, когда он решился возвратиться из Флоренции на Русь в сане митрополита и с кардинальской шляпой.
Весной 1441 г. Исидор отправился в Москву, чтобы официально провозгласить там флорентийскую унию. 11 марта он совершил торжественный въезд в столицу. Его встречали как митрополита «всея Руси», он же явился как «легат апостолического престола». Перед ним несли латинский крест и три булавы, знаменовавшие его кардинальский сан. А в богослужении, которое он совершил в Успенском соборе, при возглашении многолетия митрополит, неожиданно для всех присутствующих, помянул имя папы Евгения IV вместо имени вселенского патриарха греческой церкви. По окончании же службы, которая была проведена по православному обряду, торжественно было оглашено папское послание об унии и текст соглашения, заключенного во Флоренции. Бурное возмущение этим открытым отступничеством от установленного порядка богослужения и самочинным провозглашением унии охватило всех присутствовавших.
Великий князь московский Василий Васильевич тут же в соборе с гневом отверг зачитанную унию, объявив согласие митрополита, данное им во Флоренции от имени русской церкви, не имеющим силы, и повелел взять его под стражу и отправить в Чудов монастырь, где ему предоставлялось ожидать решения обо всех его действиях, которое должен был принять специально созываемый для этого собор православных иерархов. Исидору вскоре удалось бежать из-под стражи, и он отправился за рубеж. В Твери он еще раз был задержан, но ему снова удалось сбежать, и наконец, после долгих перипетий он возвратился в Рим. Здесь он мог вздохнуть свободно. Евгений IV щедро вознаградил своего кардинала за «ревностное проведение» унии на Руси несколькими доходными церквами и еще больше приблизил к себе.
Весь рассказ летописца о злополучном митрополите убедительно свидетельствует о том, как на Руси в XV в. настороженно и непримиримо относились к проискам папистов, справедливо опасаясь не столько изменений в обрядности и культе, сколько политических махинаций, угрожавших национальной независимости и государственной самостоятельности страны. Для Руси все эти события имели немаловажные последствия, однако прямо обратные тем, на которые рассчитывали сторонники унии.
