Пансионат - [21]

Чиновник распахивает перед ней дверь, и Нина входит внутрь. Свежая сырая тишина мгновенно переключается на душный многоголосый гул. Громко проносятся в сторону столовой странные молодые люди в средневековых костюмах, стучат каблучками знакомая девушка Аня с подружкой, уже в окружении юных мальчиков, элегантная женщина ведет за ручки двоих рыженьких детей, рыжий отец идет за ними, следом другой мужчина несет на руках полусонную черненькую девочку… Чиновник придерживает стеклянную створку, и Нина проходит в столовую.

Выбирает место лицом к выходу, чтобы сразу увидеть Анюту. Чиновник садится напротив. На столе уже стоят запечатанные баночки кефира, чашки с пакетиками чая и блюдо кексов, присыпанных сахарной пудрой.

— У них неплохое снабжение, — говорит чиновник, придвигая к себе кефир и придирчиво разглядывая дату на упаковке. — Но существует же цикл. И я не уверен.

Дребезжит тележка. Мрачный мужчина в фартуке расставляет по столам тарелки, он двигается бесстрастно, как автомат, не реагируя на реплики с мест. Этому человеку место в каком-нибудь заводском цеху или, скорее, в морге, а не в общественной столовой, и Нине становится не по себе. Она старается на него не смотреть, лихорадочно переводя взгляд с выхода, где с минуты на минуту должна возникнуть Анюта, на лицо соседа напротив, чьи брылы уже украсились белыми кефирными усами.

— Рекомендую, — невнятно говорит чиновник.

Она, Нина, никогда не любила кефир.

Анюта с кавалером появляются в зале через добрых минут двадцать, когда их порции давно стынут на столе. У нее на плечах накинут его пиджак, меньший на несколько размеров, так что совершенно непонятно, как он там удерживается. Нина закусывает губу от неуместного смеха. Подруга окидывает стол критическим взглядом и заявляет:

— Я никогда не ужинаю в это время. Нина, ты уже? Бери кефир, кексы, и пойдем в номер. Еще увидимся, Юрий Владиславович, — королевским движением плеч она сбрасывает пиджак ему в руки.

— Приятно было познакомиться, Анна Георгиевна.

…В лифте Анюта пристально смотрится в зеркало, поправляя баклажановую прическу. Ее лицо сияет лучами рвущихся наружу впечатлений и новостей. Но со второго этажа на третий лифт поднимается чересчур быстро, потому заговаривает она уже в коридоре:

— Он артист, представляешь? Такой неотразимый мужчина! Он Гамлета играл!..

Нина улыбается:

— А тебе не кажется, что он… несколько слишком молод?

— Ничего подобного! — возмущается подруга. — Просто хорошо выглядит. Актеры следят за тобой.

— Он моложе твоего Макса!

Она спохватывается, прикусывает язык — но уже поздно, уже сказано самое непоправимое и страшное, чего сама она никогда, наверное, не сможет постичь до конца, поскольку милосердно избавлена от этого одиночеством. Анюта молчит. Долго, до самых дверей их номера, погружая Нину все глубже в невыносимый черный водоворот вины. Затем вынимает деревянную грушу и вгоняет ключ в скважину решительно и резко, будто нож в чье-то тело:

— Ну, этот мерзавец уж точно как-нибудь выкрутится.

Ее голос почти не дрожит.

За дверью чуть слышно жалобно тявкает Зисси.

№ 32, стандарт, северный

(в прошедшем времени)

С утра оказалось, что вчерашние поставки по ведомости не прошли, а без них никак не получалось закрыть квартал, а Люся взяла неделю отгулов, а до поезда оставалось пять часов. У Пал Петровича в приемной было глухо занято, на мобиле врубался автоответчик, и никто, конечно, не перезванивал. Дуры в бухгалтерии хлопали намазанными глазками поверх мониторов с жежешечками и умной игрой в шарики. Звонили разъяренные заказчики. Позвонил адвокат бывшей жены, и вот его-то Ермолин и послал. Со всей мучительной страстью, по самому дальнему из известных ему адресов. Еще процентов десять к алиментам. Но об этом он подумает потом, а сейчас разобраться бы со вчерашними ведомостями хотя бы до полпятого.

— Сделать вам кофе, Сан Палыч? — спросила Катенька, преданное существо. Ермолин послал и ее, но уже вяло, без страсти. Катенька кивнула и через пять минут принесла дымящуюся чашку. И еще не вышла из кабинета, когда по внутреннему селектору рявкнул бас Пал Петровича:

— Ермолина ко мне!

Расплескав кофе на стол (Катенька покорно развернулась вытирать), он бросился в начальственный кабинет. Оставалась надежда как-нибудь донести до начальства простую, как докладная записка, мысль: раз он, Ермолин, уезжает сегодня в командировку, разруливать форс-мажорные проблемы по закрытию квартала было бы логично перепоручить кому-нибудь еще.

Первое, что он увидел, войдя в кабинет Пал Петровича — мгновенное увеличение, детализация, словно маркером обвели синий кружок на фотокадре — была круглая коробочка с желудочными пилюлями на краю шефского стола, возле пепельницы. Надежда испарилась с шипением, как разлитая кислота.

— Что там у тебя за хня с ведомостями? — скучно спросил Пал Петрович. — Опять развел бардак в отделе?

Ермолин начал длинно, неубедительно и бессмысленно оправдываться. Шеф кивал, не слушая, лицо у него было желтовато-землистое, губы кривились. Брезгливо дождался, когда Ермолин иссякнет, и начал собственный монолог, негромкий и сдавленный, словно выплевываемый через силу, но тем не менее еще более многословный, полный цикличных повторов, начисто лишенный какой-либо внятной мысли и тем более практической цели.