Паноптикум - [163]
Иерихонские трубы его голоса разорвали мирную тишину ночи. Сначала открылось окно в квартире академика Тулипана, потом у Рамзауера. Самым последним подошел к окну Бёдёньи вместе со своей супругой.
Бёдёньи принадлежал к числу популярных людей, к которым все обращаются с просьбами и жалобами. В этом человеке было что-то такое, что не позволяло людям злоупотреблять его добротой и излишне сорить своим душевным мусором. У него была привычка всем интересоваться и задавать вопросы всегда тихим голосом. Он знал, у кого из жильцов болят зубы, кто недоволен разъездным врачом поликлиники, было ему кое-что известно и о засорившихся печных трубах, и о битых черепицах на крыше, подозревал он и о том, какие склоки возникают между жильцами в связи с общим пользованием домовой прачечной.
Бёдёньи и теперь вмешался в ночную ссору, спросив тихим, но хорошо слышным голосом:
— Что такое? Что происходит?
— Демократия у нас! — продолжал реветь Тинко.
— Хорошо! Хорошо! — попытался успокоить его Лоранд Бёдёньи. — Нам всем это известно. Незачем кричать об этом во всеуслышание, да еще так поздно ночью, товарищ Тинко.
— Но если господин Гранач…
— Господином ваш дедушка был… — раздался голос Эстер, пожелавшей восстановить свое пошатнувшееся классовое положение.
— Тише! — сказал Бёдёньи и повторил еще раз: — Тише! Совершенно ни к чему из-за орехов будить всех соседей.
Пусть не подумают читатели, что ночная перепалка подняла с постелей и бросила к окнам только Тулипанов, Рамзауеров и супругов Бёдёньи. Акустика в этих краях необычайно хороша, голоса разносятся далеко за пределы двух соседних вилл. Во многих окнах уже засветились лампы, и жители всех ближайших домов повысовывались из окон, кто в пижаме, кто в ночной рубашке, а кто и в трусиках. К спору уже прислушивались и Хонтне, и супруги Варга, и Лазар Кумилка, и Сливовичне, и Габор Фюштёши, сварливый нрав которого был хорошо известен во всей округе. Жителям всех соседних домов часто приходилось просыпаться по ночам от короткого, но зычного крика «куш!», способного пробудить даже мертвых, которым Фюштёши пытался заставить замолчать собаку Тинко, представлявшую собой удивительную помесь сенбернара с пуделем (даже с несколькими пуделями, так как эта порода в Крумпли — так звали верного сторожа швейцарской — преобладала).
— Куш! — послышался и теперь голос Фюштёши, хотя обращался он не к Крумпли, а к его хозяину. — Чего вы там орете, сумасшедший собачник? «Демократия у нас!..» Да мы все это и без вас знаем… А если кто-нибудь и не знает, то можете сообщить ему об этом утром…
Громовой голос Фюштёши поднял целую бурю. Хонтне даже выскочила из своего пряничного домика, находившегося в самой глубине сада, и своими туфельками без задников звонко протопала по усыпанной гравием дорожке. На ней был красный халатик. Хонтне остановилась у самой клумбы с розами и раскудахталась, обращаясь к Граначу:
— Зачем вы кричите, господин Гранач? Разве джентльмен ведет себя так? Как вам не стыдно говорить подобным тоном с бедным швейцаром!
Эта изворотливая дама ухитрилась даже ночную перебранку использовать для того, чтобы смягчить общественное мнение, объявлявшее ее антидемократически настроенной особой.
Тинконе тоже вылезла в сад и остановилась в монументальной позе, к которой понуждала ее не столько гордость, сколько собственная толщина. Хонтне и ей сказала пару ласковых слов:
— Уведите своего мужа и уложите его в постель, а то он так разнервничается, что еще, не дай бог, получит прободение желудка. А от этого может произойти большая беда. Однажды у моего дяди…
Голос Хонтне, только было собравшейся рассказать историю о своем родственнике, потонул в новых криках и сумятице. Меньше всего в этом были теперь виновны Тинко и Гранач, хотя они оба стояли (Тинко внизу под деревом, Гранач у себя на балконе), дрожали и раздували ноздри, как чующие опасность кони. Окно в квартире академика закрылось, и изнутри спустили штору. Рамзауер перешел на шепот, хотя всем было очевидно, что он старается навести порядок и разрешить этот спор в духе национального единства. Ему хотелось успокоить и Тинко, но главным образом Гранача, к которому и относились его слова, что бояться, мол, нечего, пусть Гранач спокойно ложится спать, а завтра отправляется на работу, так как родина нуждается в специалистах.
Правда, большая часть его слов потерялась в общем гаме, но слово «родина» прозвучало особенно громко и было совсем не похоже на все остальные прозвучавшие здесь слова.
— Кто это нуждается в Граначе? — спросил Тинко, делая ударение на имени своего врага.
Во внезапно наступившей тишине, какая бывает между двумя ударами грома, раздался снова голос Рамзауера, повторивший:
— Родина, товарищ Тинко.
Нечему удивляться, что при этих словах Рамзауера дрожь, охватившая Гранача, совсем улеглась. Рамзауер сказал: Гранач нужен родине, именно так, родина нуждается в Граначе, в специалисте по изготовлению сиропов, так как до некоторой степени и от него зависит, какие сиропы пьют трудящиеся, приятны ли эти сиропы на вкус, утоляют ли они жажду. Трудящиеся пьют изготовленные Граначем сиропы и довольные возвращаются к своей работе, а это, безусловно, отражается и на повышении производительности их труда и на общем благосостоянии страны.
