Паноптикум - [162]
— Кх… кх… кх…
Он даже громко высморкался. Этот звук в полной тишине — сверчки недели две назад перестали задавать свои концерты — прозвучал, подобно взрыву. По ночам подобные звуки обычно слышны за три улицы, а самый маленький ветерок приносит на своих крыльях громкий храп спящего за три улицы отсюда человека.
Тинко поднял голову и от неожиданности выронил несколько орехов, которые уже держал в руке. Луна ярко освещала и дерево, и Тинко, и балкон со стоящим на нем Граначем. Тинко смутился и сказал:
— Свобода.
— Свобода! — ответил Гранач звучно и сознательно, всколыхнув своим голосом ночную тишину.
Тинко сделал шаг вперед, чтобы закрыть собой маленькую корзиночку.
— Вышли воздухом подышать? — спросил Гранач, покачиваясь на каблуках.
— Вот именно, воздухом. Колики были у меня. Только что прошли. Вот я и подумал, что на свежем воздухе быстрее приду в себя.
— Это кислота разъедает ваш желудок.
— Именно она. Кислота.
Говорили они тихо, чтобы не разбудить соседей, приставив ко рту сложенные рупором руки.
— Нейтрализовать надо кислоту, чайной содой нейтрализовать.
— Чего ты с ним цацкаешься? Скажи ему про орехи! — приказала Эстер, вышедшая тем временем на балкон и рассматривавшая лужайку под деревом.
Гранач качнул сердито головой, но не удостоил жену ни единым словом.
— Ни к черту эта сода не годится! — сказал Тинко. — От нее у меня только отрыжка.
— Что? Не понимаю.
— Говорю, что отрыжка у меня!
— Это уж совсем неприятно.
Последовала небольшая пауза. Первым прервал молчание Тинко:
— Ну, я иду спать. Это мне лучше всего поможет.
— Правильно, сон — лучшее лекарство… А знаете, что вам еще поможет? — ехидно проговорил Гранач. — Орехи. Ешьте побольше орехов, они вам нейтрализуют кислоту. Можете мне поверить. Ступайте в магазин или на рынок, купите себе побольше орехов, а если почувствуете колики, то скорей суйте в рот орех…
— Как, как? Прошу покорно…
— Говорю: суйте орех прямо в рот…
— Это я уже слышал. Да ведь они дороги, орехи-то, двенадцать форинтов кила вместе с скорлупой.
Эта «кила» всегда выводила Гранача из себя. — Кила, кила, — передразнил он и поморщился. — Что? Дорогая кила? — переспросил он, повышая голос.
Громкий голос Гранача немедленно пробудил в Тинко швейцарский дух, и он зашипел в сторону балкона. Это шипение еще больше разъярило Гранача.
— А вам-то что до того, что кила дорогая? Вам ведь достаточно прийти с корзиной в сад ночью, в подштанниках, и подобрать все то, что стряхнул с дерева ветер, а еще и то, чего ветер не стряхнул: вы ведь и сами можете дерево потрясти. Вот тогда сможете столько орехов жрать, сколько влезет, да и даром к тому же…
Конец фразы Гранач произнес подчеркнуто резко, затем повернулся к жене: что она на это скажет?
— Не дрожи! — сказала жена. — Отойди подальше от перил!..
— Жрет свинья, — отпарировал Тинко, поднося сложенные рупором руки ко рту. — Понимаете? А я не свинья. И мне наплевать на ваши орехи… Пусть дьявол утащит в ад вашу скупую душонку.
Тинко отошел немного в сторону, и луна ярко осветила маленькую корзинку с орехами, которую больше не закрывали подштанники. Он опять заговорил:
— Вам даже этих паршивых орехов жаль!.. — Он схватил корзинку и высыпал орехи на землю. — Вот они! Подавитесь этими гнилыми, червивыми орехами! И вам не стыдно?.. Вы что думаете: какое теперь время? Теперь для всех демократия! Понимаете? — неожиданно закричал он, забыв о всякой осторожности. — Демократия теперь! Сейчас нельзя торговать орехами. Нет теперь такого, чтобы «мои орехи, твои орехи, его орехи»! Орехи, что ко мне в сад падают, — мои, а которые к вам, — ваши. Потому теперь демократия! Понимаете вы это, сиропозаводчик паршивый, буржуй недорезанный?..
Гранач дрогнул. Он шепнул на ухо Эстер:
— Я так и знал, что он вспомнит о заводе…
— Не сдавайся, Белу! Не давай себя запугать!
— Примите к сведению, что социалистическое государство защищает собственность трудящихся… Если не верите, то могу показать… Черным по белому напечатано!
— Ты брось мне дурочку ломать! Лучше о своем заводе расскажи.
Это слово «дурочку» ударило Гранича прямо в грудь, он даже попятился назад. Эстер схватила его за руку, глаза ее сверкали, призывая не сдаваться.
— Был завод. Нет завода. Ты такой же трудящийся, как и все. В атаку! Понимаешь? Не давай себя запугать! — возбужденно шептала она мужу на ухо.
Швейцар толкал ногами корзинку, как будто у него снова начались колики в желудке. Боязнь, что колики действительно могут начаться, еще больше возбуждала и без того воинственный и буйный нрав Тинко. Он стоял посреди сада, луна освещала его сзади, ореолом окружала его всклокоченные волосы, и, уже совершенно позабыв о том, что на дворе ночь, что соседи спят, он орал во все горло:
— Демократия! Демократия! Орехи тому принадлежат, кто их с земли подбирает. Ха-ха-ха! Вот я вам сейчас покажу!
И Тинко внезапно пустился в пляс, он прыгал и скакал по валявшимся на земле орехам, уподобляя себя огромному щелкунчику. И ореховая скорлупа действительно трещала под его огромными соломенными домашними туфлями: крах… трах… крах… трах…
— А орехи — общие! Понимаешь? Всему обществу принадлежат! Потому что у нас демократия! Демократия!.. — вещал он уже каким-то трубным гласом.
