Паноптикум - [165]

Под зеленой оболочкой ореха находится не только скорлупа и ядро. Если орех расколоть небрежно, внутри него могут оказаться еще и проблемы, дела (если это больше вам нравится), принципы, борьба мировоззрений — все это с легкостью превращается в раскаленную лаву, сжигающую и опустошающую все вокруг. И все же склоны вулканических гор представляют собой самую лучшую почву для виноградников: они растут здесь, дают свои сочные плоды, пока новый поток лавы не сметает их. Лаву, извергнувшуюся из человеческих душ, тоже нелегко удержать, как мы это увидим из дальнейшего.

Отношения между Тинко и Граначами на другой день вовсе не оказались испорченными, как это можно было бы ожидать. Обе семьи были связаны такими крепкими, хотя и невидимыми нитями, что порвать их было бы делом нелегким. Тинконе договорилась за двадцать форинтов привести в порядок и очистить от ненужного хлама, накопившегося за лето, подвал у Граначей: скоро должны были привезти уголь, для которого требовалось освободить место. Двадцать форинтов — это такая сумма, которая хотя и не может аннулировать состояния борьбы, но зато может притупить ее остроту.

Утром Тинконе как ни в чем не бывало явилась к Граначам за ключом от подвального помещения.

Госпожа Эстер дала ей ключ и, ни словом не намекнув на ночное происшествие, приветливо сказала:

— Всю мебель, душа моя, которую вы там найдете, выставьте в коридор. Старый холодильник, вы знаете какой, задвиньте в самый угол. Битую посуду сложите на холодильник, а доски с кровати отнесите на чердак. Старую газетную бумагу соберите в одну кучу и вымойте пол.

— А пол зачем мыть? — спросила Тинконе. — Все равно туда свалят уголь и дрова. В двадцать форинтов не входит мытье полов.

Они немного поспорили, договоренная сумма увеличилась на три форинта, и эти три форинта их немного сблизили.

А Тинко тем временем сидел перед дверью своей квартиры в старом соломенном кресле, опустив ноги в большой цветастый таз. Времени у него было достаточно, так как его швейцарским заботам была поручена только вот эта трехэтажная вилла. Когда-то давно, после первой мировой войны, был у него патент электромонтера, но мастерской у него никогда не было, так как в виллах на холме Роз работы для него хватало и без мастерской. Тинко и теперь подумывал, что, может быть, стоило бы снова взять патент — получить его от городского совета вовсе нетрудно, — но патента все-таки не брал, зная, что и без него проживет на жалованье швейцара, надбавку за топку печей, случайную работу в соседних домах по своей бывшей специальности, плату за большие и малые перевозки и на другие, подобные этим, доходы. Если не считать язвы желудка, здоровье у него было хорошее и работать он мог вовсю. Ему предлагали вступить в кооператив электромонтеров их района, но его не устраивали существовавшие для членов кооператива расценки. Язва желудка возникла у него на нервной почве, поэтому он и не хотел связывать себя работой с утра до вечера.

Теперь он сидел у двери дома, парил ноги в большом тазу, грелся в лучах осеннего солнышка, а сам не сводил глаз с орехового дерева.

Кому достанутся все эти орехи?

Тинко посматривал на тяжелый груз орехов на ветках дерева и размышлял. Пусть катится к черту этот Гранач, пусть хитрит и ругается сколько угодно; ореховое дерево почти целиком переметнулось на сторону Тинко. Ствол дерева, правда, растет в саду Гранича, но ему, Тинко, все же интересно посмотреть, как полезет этот банкрот за проволочную изгородь собирать орехи в саду у соседа. Дерево принадлежит тому, на чьей земле вырос ствол? Но почему? В каких законах это написано? А если у дерева такой кривой ствол, как у этого ореха, тогда положение совсем меняется. Ствол в саду Гранача, ветви — у Тинко. Искалеченное дерево. Ну и что же? Существуют искалеченные люди, лошади, собаки, свиньи, так почему не быть искалеченному дереву? А для калек даже сама жизнь создает особые законы.

Тинко распустил в воде кусочек мыла. Хотя таз был большой, искривленные пальцы Тинко торчали из мыльной пены. Он потирал их, потом выпрямлялся и потягивался.

Да, так он и сделает! Робику, сыну Граначей, он выделит немного орехов, мальчонка их очень любит, а остальные возьмет себе, что бы там ни провозглашали законы. Только смерть сможет помешать ему. Вода в тазу совсем остыла, нужно было полотенце, а жена ушла убирать подвал у Граначей. Тинко сунул мокрые ноги в соломенные туфли, пошел на кухню, принес оттуда еще горячей воды и разбавил ее холодной прямо из шланга, чтобы не обжечь ноги, которые у него и так сделались кумачового цвета.

Да чего там? — продолжал он размышлять. Гранач — трус, ни за что не отважится прийти сюда собирать орехи, нет, не отважится… Не такое у него происхождение, чтобы осмелиться… Ну а если он и придет? Не придет. Жена будет его, правда, подстрекать, но он все же не придет, кишка у него для этого тонка… А если все-таки? Ну, Тинко позаботится, чтобы ни одного ореха не осталось на дереве к тому времени, когда Гранач придет за ними. Ни одного ореха, чтоб черт его в пекло унес!.. Но-о-о о-о-он не-е-е придет! Он будет караулить там, за проволокой, пожирать орехи глазами, но руками ему до них не дотянуться, для этого надо прийти на эту сторону. А Гранач и носа сюда показать не посмеет.