Паноптикум - [142]

Такие и еще более кошмарные мысли роились в голове у Леимлине. Она была далеко не кроткая женщина — если бы ей сказали: посмотри, вот перед тобой тысяча горл, десять тысяч горл, можешь их все перегрызть, — перегрызла бы! Она и вообще-то никогда не отличалась кротостью, а если взбесить ее, то ли еще будет!.. Товарищ Палинкаш… Как это сказал он ей тогда, в распределительном пункте? «Но если вы сказали неправду, если ввели меня в заблуждение, то…» Вот оно и пришло это «то». Но… спокойствие. Не так страшен черт, как его малюют! Не рой другому яму, сам в нее попадешь! С целым войском приходящих ей на ум пословиц Леимлине готова была вступить в бой со всем миром. Супругу доктора Болдижара Гюнтер-Леимли, да еще из бюккской и тётёшской линии этой знаменитой семьи, урожденную Илонку Шробахер не так просто запугать двумястами грузовиков, даже грузчик угля не сможет запугать ее, какие бы там у него ни были огромные кулаки! Нет, Леимлине была далеко не кроткой женщиной!

Больше всего прельщала ее мысль (когда она бывала очень раздражена, то развивала эту идею дома за ужином) полить керосином все свои бывшие владения и поджечь их: пусть горит всё — поля и леса, дома и целые хутора; пусть гибнет скот и люди, никого не пощадит она: ни детей, ни беременных женщин… (ведь они-то и рожают товарищей Палинкашей!)

В таких случаях Болдижар Леимли не возражал своей супруге, лишь просил ее говорить потише, а сам тайком выглядывал в окно, не подслушивает ли кто их вечерней супружеской молитвы?

Только к вечеру немного успокоилась Леимлине, когда Бенедек Боронка доложил ей, что хотя люди и не толпились вокруг частных возчиков, но два клиента у него все же нашлись, и он отвез им топливо, правда не по восемнадцати форинтов за центнер, а всего лишь по двенадцати.

— Во что бы то ни стало хотят разорить всех в этом проклятом мире, говорю я вам! Во что бы то ни стало хотят разорить!.. — жаловалась Леимлине.

— Смотря кого, — тянул опять свое Боронка. — Вот этого самого товарища Палинкаша, например, вовсе не разорили…

— А вы его знаете? — спросила хозяйка.

— Как не знать? Он все время гнал меня в кооператив. Ну а с чем мне идти в этот кооператив? У меня ведь ни ослов, ни тележки нет. Может, если бы были… Ну, а так…

— Правильно, Боронка. Совершенно правильно. Вы единственный человек, которому я еще могу доверять.

А Боронка положил на стол деньги, полученные им за две поездки с углем, и сказал тихонько:

— Только уж вы, пожалуйста, и мне не очень доверяйте… Не хочу я вас обманывать, госпожа… Чтобы вы потом не сказали, что этот, мол, Боронка самый последний… Ни за что на свете не хотелось бы мне услышать такое…

На другой день нашелся всего лишь один клиент, а на третий и вовсе ни одного. Погода тоже постепенно теплела (как будто нарочно!): всю вторую половину декабря, январь, февраль температура держалась на четырех-пяти градусах выше нуля. Очевидно, и святые вступили на путь прогресса и тоже помогали государственному сектору. Вот ведь до чего пришлось дожить!

Так и не похолодало. А потом наступила весна. Это было заметно и по веселому щебетанью птиц, и по голубому цвету неба, и по тому, как размечтались ветви деревьев, воображая себя уже одетыми в цветы и листья. Ну, а для тех, кто хорошо знал этот очаровательный холм Роз, было совершенно ясно, что весна уже у его подножия, и не пройдет нескольких дней, как она взбежит на склон холма и разукрасит его своими выдумками. И не успеешь ты вдоволь налюбоваться на художественные причуды весны, на украшенные ею луга, небо, клумбы и стены домов, как тут же пожалует лето во всей его пышной красе.

С убытками еще можно было бы смириться, но тут начали сыпаться повестки: штраф за сокрытие деятельности, подлежащей обложению налогами! Вот ведь черт! Штраф за просрочку уплаты налогов! Какого дьявола! Штраф за неуплату налога! Пропади он пропадом! Штраф за то, что Бенедека Боронку не зарегистрировали в страхкассе. Тут могут быть большие неприятности. Ну и черт с ними! К черту и Гайначку, чтоб ему пусто было (и угораздило же ее оказаться во время этого проклятого снегопада именно на его подводе!). Но штрафы, налоги, убытки — все это еще можно вынести. Можно вынести и взгляды Бенедека Боронки, то обвиняющие, то пристыживающие, а вот злорадство соседей, их язвительность и едкие замечания — это пережить уже гораздо труднее. «Как поживаете, дорогая Леимлине? — спрашивают они. — Как ваши малютки-ослики? Мы слышали, что Шаму теперь выздоровел? Ну, слава богу, работы-то у него стало поменьше, не надо ему теперь надрываться!» Нет, скажите, как можно все это вынести? Как пережить такой стыд и позор, такое полное унижение, крушение авторитета? Невозможно ведь целыми днями, да еще весной, держать этих паршивых ослов взаперти в бывшем гараже? В окрестностях то и дело появляются члены общества защиты животных (чтоб им пусто было!), нагло лезут в чужие дела, спрашивают: «Почему это вы держите взаперти ваших ослов в такую хорошую погоду? (Весной ослики превратились во взрослых ослов.) Почему не выпускаете их в сад?» А что им ответишь на это? Ничего. Приходится молча выпускать ослов в сад, а самим узнавать исподволь, не найдется ли на них покупателя. Но здесь, на холме Роз, покупателей найти трудно. Один, правда, нашелся, но вместе с ослами потребовал и тележку, а в конце концов оказалось, что ему нужен и гараж-конюшня, чтобы держать в нем ослов. Ну уж нет! Да, ослы никому не требуются. А они гуляют себе в саду, вокруг клумб без цветов, греются на солнышке и время от времени так ревут, будто они не ослы, а буйволы.