Паноптикум - [136]

— Так… так… — задумчиво повторяла Леимлине, внимание которой сосредоточилось в ее глазах, как снег во вмятинке ее зеленой шляпки. — Ну, скажем, на расходы уйдет самое большее… я нарочно беру максимальную сумму… ну, сотня, что ли?.. Я не ошиблась, товарищ?

— Откуда вы взяли сотню? Конюшни им не нужно: у Гайначки при особняке имеется гараж, а автомобиля они по нынешним временам не держат, вот ослы там и размещаются прекрасно, лучше, чем в конюшне. Мне они платят форинтов двадцать пять — тридцать, да и то стонут каждый раз, особенно хозяйка, когда по вечерам мы рассчитываемся. Но и без того у них остается ежедневно двести пятьдесят — двести восемьдесят форинтов.

— Боже милостивый! — всплеснула руками Леимлине, воображение которой было поражено столь заманчивыми перспективами. — Триста форинтов в день! — У нее было достаточно фантазии, чтобы сумма возросла в мгновение ока. — А в месяц? В воскресенье вы тоже работаете?

— Конечно! На складе при железной дороге выходных дней нет, а Гайначка за лишний грош готов в лепешку расшибиться.

Леимлине раскраснелась. Она больше не замечала непристойного поведения Тульпицы, голова у нее кружилась от волшебных грез, ее пьянили необъятные перспективы частного предпринимательства… Леимлине производила в уме молниеносные математические подсчеты, в результате которых получались такие огромные цифры, что она себе не поверила и принялась пересчитывать снова. А затем сказала Боронке:

— Вы хотите знать, сколько эти самые Гайначки за один сезон зарабатывают на своих ослах? Двадцать пять — тридцать тысяч!

— Так оно и есть! — подтвердил Боронка, и в голосе у него, бог знает почему, зазвучали горделивые нотки.

— Стыд и позор! Если подумать, что мой муж, бывший директор крупного предприятия, теперь целыми днями занимается счетоводством… Целыми днями… И как мало он за все получает! А эти Гайначки со своими ослами… Безусловно, частное предприятие — дело почтенное… весьма почтенное… Не правда ли, товарищ?

— Правда, прошу покорно, чистая истина…

— А на такого человека заявление надо бы написать. Разве можно так бесчестно наживаться? Допустима ли такая несправедливость? Конечно, хорошие мысли или идеи должны и хорошо оплачиваться, в этом сомнения быть не может. Но слишком уж это большое свинство драть такие суммы с бедных людей, которые хотят отвезти домой свое топливо… Скажите мне, товарищ Боронка, где они живут, эти Гайначки?

Боронке этот вопрос показался подозрительным.

— Зачем вам это нужно, госпожа?

— Просто так…

— Я вам уже говорил, живут они на самом верху, улица Тулипан, дом семьдесят два.

Увлеченные беседой, они незаметно оказались на улице Эстер, подъехали к воротам дома, и Боронка стал таскать кокс корзинами в подвал. Таскать приходилось далеко, от тротуара по скользкой дорожке через сад до входа в подвал, потом по ступенькам вниз, всего одиннадцать ступенек. Снег, особенно здесь на холме, начал подмерзать. Сухорукий Боронка удивительно быстро и ловко наполнял корзины углем, по восемь лопат в каждую, и относил их в подвал. Часа через полтора весь кокс уже был в подвале, даже маленькие кусочки, упавшие около тележки, Боронка подобрал под хозяйским взглядом Леимлине, которая, хотя и мерзла, но все же ни на секунду не уходила со двора, наблюдая за разгрузкой.

— Послушайте, товарищ, — обратилась она к Боронке, когда он перетаскал весь кокс и дрова, — вашей работой я очень довольна, но есть у меня к вам маленькая просьба. Мне надо принести с чердака старое кресло.

Боронка все равно в тот день не мог рассчитывать еще на одну поездку за углем: торопиться ему было некуда. Бог уж с ней, с этой мадамой, принесет он ей с чердака кресло, а Леимлине прибавит ему что-нибудь к чаевым. Через минуту стук тяжелых башмаков Боронки послышался на лестнице, ведущей в чердачное помещение. Леимлине освещала ему путь свечкой и, невзирая на поднятые им облака пыли, все время твердила: «Идите дальше, смотрите, вон там…» Кресло действительно оказалось там, но в самом низу, а сверху, вплоть до кровельных балок, была навалена всякая рухлядь. Сначала пришлось разобрать весь этот хлам, свалить его в сторону, о чем у них никакой предварительной договоренности вовсе не было, но Боронка не захотел показаться мелочным, черт ее побери, эту бабу: раз уж он взялся за дело, так доведет его до конца. Но вот Боронке удалось извлечь кресло из-под лежавшей на нем рухляди, и он на спине снес его вниз по лестнице.

— Вы действительно честный товарищ и порядочный человек, — сказала ему Леимлине и принялась так хвалить его и осыпать благодарностями, что ему надоело без конца повторять: «Ну, что вы! Не стоит!.. Не такой уж это большой труд, госпожа!»

Но тут Леимлине внезапно хлопнула себя по лбу, как человек, которому пришла в голову замечательная идея и который получил возможность решить проблему, мучившую его уже долгое время, и снова обратилась к Боронке:

— Раз вы здесь и уже доказали, какой вы порядочный человек, то не можете ли вы мне сделать, товарищ, еще одно одолжение: мне надо отнести вот этот старый испорченный холодильник на чердак. Какого черта он занимает место в кладовой, да еще в зимнее время? Судите сами, товарищ, к чему мне здесь этот холодильник? Только натыкаешься на него по десять раз в день, да он и течет к тому же… Беритесь вот за этот угол, товарищ… вот так… — И не успел еще Боронка понять, почему он вдруг извозчика угля превратился в грузчика мебели, как холодильник оказался у него на спине, и он, сгибаясь под тяжестью, потащил его вверх по узкой винтовой лестнице. Боронка кряхтел, пот лил с него градом, скатываясь со лба, и попадал прямо в рот. Вернувшись в кухню, он уже не удивился и не стал протестовать, когда ему пришлось лезть на верхнюю полку в кладовой, чтобы расставить там в полном порядке банки со всякими вареньями и соленьями.