Панна Мэри - [11]

Мэри улыбнулась так, как ей случалось улыбаться вместе с двоюродной сестрой Герсылькой, поднялась и вышла из лодки.

Солнце уже было высоко на небе.

— Я, вероятно, долго спала, — подумала она, — и что мне грезилось! Я становлюсь поэтессой или чем-то в этом роде?

И стала вспоминать свой сон: «Я как роза саронская и лилии долин…» но не могла вспомнить слов. У нее только осталось впечатление сильного, уже минувшего упоения.

Мэри пошла по тропинке. Она была сильно расстроена. Цветы на грядках стали ее раздражать, порхавшие над ними мотыльки резали глаза. Она сжала зубы и ударила зонтиком по головке высокого мака, который рос на краю клумбы. Он сломался и упал. Мэри охватила какая-то жажда разрушения. Она стала ломать цветы и топтать их ногами, когда они падали на тропинку. Бешенство овладело ею. Ей хотелось бить и царапать.

Мэри не могла дать себе отчета, что с ней происходит. Она была чем-то страшно недовольна и чувствовала огромное отвращение ко всему ее окружающему и знакомому. Отец ее теперь в конторе, мать «berce son infini» на качалке, тетка Тальберг подлизывается ко всем, к кому может; знакомые и знакомые — все это пошло, банально, ничтожно и пусто…

Вот дядя Гаммершляг, при всей его грубости и манерах купца, интересен своим характером… И это все? И это должно быть всем? Что же ожидает ее? Она протанцует еще одну-две зимы и будет графиней Черштынской, или же женою Августа Вычевского, или Стефана Морского, или кого-нибудь другого, — ну, и что же дальше?

Что ей даст «новая жизнь», кроме той же пошлости, банальности и тоскливости? У лакеев будут ливреи с гербовыми пуговицами, а на каретах короны вместо букв. Некоторая разница в внешних формах, — а в остальном все то же.

Год или два, во время брачного путешествия и первое время в собственном доме, ей будет казаться, что она счастлива; затем уже начнутся ссоры, неизбежные стычки… Год или два она пострадает, а там будет уж поступать, как мадам X, m-lle Y, m-me N и графиня М! — будет «утешаться…»

— Брр! — вздрогнула она. — Какая это жизнь?

Вдруг пред ней встало лицо Стжижецкого.

— Он?

Он!? Ведь он обидел ее, оттолкнул от себя, когда она льнула к нему… Она этого ему не забудет! И месть в ее руках: он сейчас же будет у ее ног, если только ока захочет… но она не захочет.

— Тесно, душно! Уйти!.. — стала она повторять.

Она не видела стены, а все же ей казалось, что она замкнута со всех сторон…

— Тесно, душно!.. уйти!

Мэри шла все скорее и скорее. Наконец, глазам ее открылась неожиданная картина: с одной стороны парк не был окружен забором, а живой изгородью, за которой виднелась река. Дальше зеленел узкий берег и начинался лес со светлеющими полянками, лес елей, сосен и можжевельников…

— Вот туда бы пробраться! — подумала она.

Река текла спокойно, почти без волн, но была широка и, верно, глубока. Невдалеке от места, где Мэри остановилась, качалась большая лодка, привязанная к столбу. Пробраться к ней можно было только через проход в кустарнике; Мэри пробралась и стала отвязывать лодку. Она не задумывалась даже над тем, что делает; что-то толкало ее.

Канат упал в воду, лодка покачнулась; Мэри взяла весла в руки и отчалила от берега.

Мэри сначала испугалась, течение было довольно сильное и унесло лодку; но немного спустя Мэри поняла, что ей не трудно будет поплыть куда угодно. Она поплыла по течению.

Вокруг нее шумел лес, деревья в парке подхватывали шум воды.

Мэри чувствовала огромное наслаждение. Она плыла, слегка правя веслами. Но вдруг ей пришло в голову, что она легко может заблудиться, не зная окрестности, и что не надо слишком далеко отъезжать от парка. Она направила лодку к противоположному берегу; в самом деле, живая изгородь кончалась, и начиналась высокая каменная стена, а за ней, на другом берегу тянулся лес.

Дорогой Мэри попалась зеленая песчаная коса; но она не могла выйти из лодки, так как негде было стать ногой. Мэри зарыла носом лодку в песок и смотрела по сторонам. Ее окружали деревья, и над головой было небо.

— Мир, — тихо прошептала она.

Ей захотелось сдвинуть лодку и поплыть дальше, но нос лодки слишком глубоко зарылся в песке. Надо было изо всей силы оттолкнуть лодку веслом. Это был первый физический труд Мэри.

— Насколько это интереснее тенниса! — подумала она.

Она чувствовала свою силу, свою власть. На швейцарских и итальянских озерах лодка двигалась как по стеклу; при ветре никто не пробовал кататься.

Здесь нужно было бороться с течением, хотя и слабым.

Пот градом катился с лица Мэри, руки сильно устали, но она испытывала огромное удовольствие. Наконец, Мэри остановилась у берега, выбрав место, где можно было привязать лодку к небольшой елке. Она оглянулась.

— Я не очень далеко уехала, — подумала она, — но не сумею грести против ветра и могу еще дальше уплыть. Придется возвращаться пешком. Интересно знать, как я перелезу через эту каменную стену?

Но в этом беспокойстве ощущалось что-то необыкновенное и приятное. Мэри не позволяли предпринимать в Альпах трудные экскурсии, и она никогда не испытывала радости физического утомления.

Над ней шумел лес; лес настоящий, таинственный и дикий.