Панкомат - [63]

— Кто? — спросил я.

— Ну, негр у них, прикольный такой..

— В смысле…

— Ну, в «Арсенале»…

— Тьерри Анри?

— Во, блять!

Он обрадовался и подал мне руку. Мы поздоровались.

— Помнишь, какой гол захуярил? Ох, ебуть того за ногу! Я уже думал — ну и все. Порвут сейчас. Я на том матче был, прикинь?

— Ничего себе, — удивился я для вида, — в Москве?

— А что тут ехать? Утром сел на поезд. Рано утром — в Москве. Меньше суток. Ну, теперь уже так не наездишься. Дохуя поезд стоит. А тогда — да что ты! Как если матч какой, едем. Водку пьем. Песни поем. А раз как-то едем назад, и «СКА» назад едет, с кубка. Ну, это еще тогда, блять, было, еще при союзе, да?

Я заказал еще по пятьдесят, чувствуя, что двигаться куда-либо у меня нет никакого желания. Мужик, радуясь моим поддакиваниям, продолжал свои излияния, и много чего нового я узнал. А в середине рассказа я так же выяснил, кто такой этот Андреев. Он говорил, что Андреев и теперь «ёбанный в рот еще тот», и я ему верил. Мы выпили много, и мой товарищ куда-то потерялся. Он кого-то встретил, и тот, второй, сказал:

— Федя, ебты!

Я вернулся на квартиру, где мне не спалось. Тогда позвонила Club.

— Я не очень поздно? — спросила она.

— Нет, я не сплю.

— Мне кажется, ты куришь сейчас и смотришь на звезды, — предположила она, — там тянется длинной полосой к самым звездам и там за них цепляется.

— Вместо звезд — потолок, — ответил я.

— Ну что ж ты так сразу. Мало ли что у тебя над головой. Представь, что потолка нет. Дома нет. Ты лежишь в чистом поле. Ночь такая темная, что звезды видно все до одной. Даже самая дальняя звезда, которая потухла миллиард лет назад, и только мы можем видеть этот свет. Млечный путь похож на лисий хвост. Огонек твоей сигареты, проецируясь на фоне всего этого, тоже становится звездой.

— Я понял, — ответил я, — ты летишь.

— Да. Ты угадал.

— А я пьян.

— Это неважно.

— И так я могу попасть на небо, — продолжил я, — с помощью своей сигареты. Одна сигарета, одна спичка, одна мысль, и ты лишаешься всяких привязанностей. Там нет плохих мыслей, Лен?

— А есть они вообще?

— Не, нет. Но все равно, если не прилипать к компу, а наблюдать — то все равно большинство людей раздражает. Лишь иногда встречаешь кого-нибудь, и на душе тепло, и не хочется всякие разные мысли в себе носить. Иногда вообще хочется от реальных мыслей навсегда отказаться, и только о звездах и думать. Нет, я — не герой, не подумай. Я задумался вообще вследствие обстоятельств. Иначе я бы продолжал жить в мире констант и переменных, впитывая их, как наркотик. Но фиг с ними.

— Любишь поезда? — спросила она.

— Да.

— Ты бы уехал в никуда.

— Наверное, Лен.

— Представь, ты едешь и сам не знаешь, куда едешь. Колеса стучат. Это их песня. Хочется думать о чем-то постороннем, что вообще не касается жизни. И есть еще что-то кроме слов.

— Да, — согласился я, — тебе трудно плюнуть на все и сесть в поезд?

— Не знаю. Никогда не пробовала.

— А мне — нет. Я так уже много раз делал. Поезд. Самолет. Это очень просто. Сначала ты хочешь этого, а потом — делаешь. Первый раз. Второй раз. Нет, второй раз ты уже будто потерять девственность, и тебе не страшно. Нужно не обломаться и перебороть себя. А потом комплексы отпадают, словно струпья. Я не говорю, что они у меня отпали. Сначала тебя несет. Потом все это костенеет. Нужно что-то еще, но оказывается, что у тебя в запасе не так уж много хитов. Но это все же лучше, чем быть хитчхайкером на почве богатых родителей. Это естественно.

— Значит — едем?

— Значит — да.

— Куда?

— Куда-нибудь.

А потом я провалился в сон. Мне снилось, что у меня есть дети. Много, много детей. Я шел над пропастью и нес их у себя на спине, и каждый из них норовил сорваться. Я был словно паучиха-мать. Это была ответственность.

Глава 14

Вика набирала тезисы. Медленно стучала клавишами компьютера, то и дело возвращаясь, чтобы исправить ошибки, чтобы выключит Caps Lock, на которую она то и дело попадала. Дело ее шло медленно и неуверенно. Сначала была одна клавиатура. Потом — другая, с клавишей «insert», расположенной как-то раком. Это смутило Вику. Ей пришлось долго перестраиваться. Она считала, что хорошо знает Word и Excel. У нее был брат, он тоже знал Word и Excel, и на лице его жили тени. Они напоминали каких-то животных. Он со мной не общался. Он был типа аспирантом, худым, глистейшим, с автомобилей Ваз 2107.

Итак, клавиши стучали. Вика била громко. Я был немного с бадуна, хотя уже несколько дней подряд я заставлял себя бороться с пьянством. Время не двигалось. Мне приснилось, что время остановилось. Я шел по городу, в котором ничего не двигалось, и не было людей, так как все они остались в иной полосе. Я шел по магазинам и воровал. Мне повстречались соратники, и мы воровали, радуясь общности. Вика была спокойна. Она помыла руки и почистила рот auqafresh. Она мыла руки каждый час. В ней действовала некая скрытая болезнь. Люди, пытающиеся завуалировать свою глубинную нечистоту, часто моют руки.

Я посмотрел на себя в зеркало.

Я. Это я. В детстве я часто задавал себе вопрос — почему я — это я? Почему я — это не кто-то другой. В детстве есть жизнь. После — лишь тренировки в духовном онанизме. Конечно, есть еще и армянский взгляд на предметы, а также — таджикский, как, впрочем, и русский. Сознание деревенеет. Человек понимает, что собрат ему — не брат, и дальше жизни уже нет. Но, я хорошо помню детство. Многие дети были готовы искать врага, начиная с первого класса. Это было их сущностью. Тогда я не задумывался над этим. Я был — как все. Но, вот, подумать сейчас — а каким был Петр? Разве он мог быть таким же зверьком, пущенным с конвейера. Я — Это я.