Памятник Дюку - [21]

— Все билеты продала? — строго спросил я.

— Все! — растерянно ответила Тоня, и ящик дрогнул в ее руках.

Я распахнул дверь пустого класса, того самого, где стоял телефон.

— Заходи!

Она вошла и робко остановилась у дверей. Я вошел следом за ней.

— По поручению политотдела я занимаюсь расследованием твоего заявления. Сколько билетов ты продала? — сказал я, отчетливо выговаривая каждое слово.

— Пятьсот! — проговорила она тихо, словно боясь, что Коркин, от которого нас отделяла лишь стена, может подслушать.

— Фальшивые были?

— Не знаю!

— Как не знаешь?!. Ты же обвиняешь человека!.. Ты должна знать!

На ее глазах показались слезы, и маленькое, тонкое лицо сразу стало жалким; передо мной стояла беспомощная девчонка, не знающая, что делать, как доказать свою правоту.

— Сколько у тебя должно быть денег? — спросил я, невольно смягчаясь. — Да перестань плакать! Ты сама эту кашу заварила!..

— Две тысячи сто пятьдесят семь рублей! — сказала она и протянула мне ящичек.

— Давай пересчитаем!

Я выложил деньги на стол и уселся считать. На это ушло минут двадцать, так как я все время сбивался со счета.

— Считай быстрее, — волновалась Тоня, — а то Коркин пойдет выяснять, куда я пропала!..

И действительно, мне показалось, что у меня за спиной скрипнула дверь.

Наконец деньги сосчитаны. Все правильно! Я вынул из полевой сумки листок бумаги, быстро составил документ о количестве проданных билетов и вырученных денег, подписал его и заставил подписать Тоню.

— Теперь, когда сдашь ему деньги, возьми у него расписку! — сказал я.

— Какую расписку? — испугалась она. — Он никогда не дает никаких расписок.

— Ну тогда войдем вместе, и ты при мне передашь ему деньги!..

— Хорошо, — прошептала Тоня, — а он ничего не заподозрит?..

— Ничего!.. Я совсем по другому делу! Иди вперед!.. Заходи первой!..

Тоня тихо всхлипнула, вытерла платком глаза и, выйдя из комнаты, быстро направилась к кабинету Коркина. У его двери она оглянулась на меня, я знаком показал — входи, и тотчас же устремился следом за ней.

Я вошел к Коркину в тот момент, когда она вручала ему ящичек с деньгами. Он бегло взглянул на меня, и, не пересчитай деньги, спрятал ящичек в сейф, прикрыл дверцу и только тогда грубовато спросил:

— Ну что, Березин! Опять ругаться пришел?

— Да нет, Борис Ефимович, — сказал я, — просто об успехах ребят поговорить хочется!

— Выбрал время! Иди лучше на концерт! Вот, возьми бесплатную контрамарку! — Он быстро проставил на бланке пропуска номер места, подписал и протянул. — А ты, Тоня, — на сцену!.. Да займись артистами — двое сукиных сынов эквилибристов опаздывают!..

Тоня убежала, мы даже не успели перекинуться с ней взглядами. Но как только за ней захлопнулась дверь, Коркин тяжело опустился на стул.

— Нам нужно поговорить! — сказал он, усмехнулся и, откинув левой рукой дверцу сейфа, вынул ящик с деньгами и небрежным движением водрузил на стол. — Так сколько здесь денег?.. Приятно, что у нас в клубе появился свой счетовод!.. Общественник!.. — добавил он, иронически помолчав.

Неужели Тоня успела ему сказать?! Нет, нет! Тогда как же он узнал? Он внимательно следил за выражением моего лица.

— Да, сосчитал! — ответил я, решив, что теперь самое правильное — наступать!

— Спасибо!.. Спасибо!.. — сказал он. — С этого дня я всегда буду вас приглашать! Вы избавите меня от необходимости самому заниматься нудным делом!..

В том, что он перешел на «вы», в самом тоне, спокойном, даже чрезмерно спокойном, таилась угроза.

— Может быть, позволите спросить, — продолжал он, сверля меня взглядом, — чем именно я обязан такому вашему исключительному вниманию?

Ах вот как? Значит, ты все-таки боишься!

Не могу отказать себе в удовольствии лишний раз прикоснуться к делам клуба. Некоторые его работники все время обвиняют меня в том, что я им мешаю!

— И вы решили таким оригинальным образом снять с себя обвинения?..

Чем же ему ответить? И вдруг я говорю то, о чем мгновением раньше и не думал:

— А я, Борис Ефимович, не только сосчитал деньги… Я также собрал у зрителей довольно много проданных билетов!

Как только я это произнес, его взгляд испуганно метнулся к сейфу, потом опять на меня, но уже потускневший; он сам как-то сразу растерял наглость.

— Березин, сколько тебе лет? — тихо, но уже совсем иначе спросил он.

— Двадцать три!

— А моей дочери уже тридцать пять!.. Я прожил большую и трудную жизнь! Всякое в ней бывало! — Он помолчал, бесцельно водя ладонью по краю стола. — Пойми меня, Березин!.. — Он снял очки, долго протирал их платком, и я видел, как дрожат его руки.

Я молчал, и он по-своему истолковал мое молчание.

— Ты молод! Тебе надо получать высшее образование! Не все могут поступить в академию. А я тебе помогу!! Муж моей дочери профессор! Заведует кафедрой в институте.

— Его фамилия Анохин?

— Анохин, — повторил он механически, — Николай Иванович! Милейший человек! Он тебе все сделает!..

Я молчал. Коркин протянул руку.

— Отдай билеты!..

— А с какого года вы в партии, Борис Ефимович? — спросил я, мучительно думая о том, как же мне теперь трудно будет встретиться с Лукиным.

— Я беспартийный. И никогда в партию не вступал, — сказал Коркин, и помолчав, добавил: — К сожалению!..