Памятник Дюку - [23]

— Так вот! О том, что немцы нарушают границу, известно не только нам с вами! И когда нужно будет их осадить — вам прикажут! А за самовольные действия, причиняющие ущерб нашему государству, угодите под трибунал!.. Понятно?!.

— Понятно, товарищ полковой комиссар!

После этого случая Курбатов еще более замкнулся. Только острым, ненавидящим взглядом провожал немецкие самолеты и в редкие минуты, убедившись, что, кроме меня, его никто не слышит, давал своей душе волю.

Мне повезло, когда, получив назначение в авиационный полк, я поселился в холостяцкой комнате вместе с Курбатовым. У нас сразу возникло хоть и примитивное, но общее хозяйство. Вечером, после полетов, мы вместе ходили в клуб, и наиболее ревнивые мужья бдительно следили за нами, когда мы приглашали их жен на танцы.

Небольшой городок при аэродроме не имел тайн, если дело касалось чьей-то личной жизни. В трех каменных домах, возведенных на скорую руку, казалось, нет стен, отделяющих не только квартиры, но и сами дома друг от друга. Едва капитан Старовойтов поссорится со своей женой на четвертом этаже третьего дома, как все обстоятельства этой ссоры уже обсуждаются на втором этаже первого. Они обсуждались бы и на первом этаже, если бы его не занимала библиотека, где строгая библиотекарша заставляла всех говорить шепотом. Когда-то она работала в большом московском читальном зале, где говорили шепотом, чтобы не мешать друг другу, поэтому свою привычку она перенесла в нашу маленькую библиотеку, и каждый громкий возглас вызывал у нее гневный протест.

Библиотекаршу звали Варварой Петровной, а фамилию ее я так и не узнал. Сразу же после приезда я серьезно проштрафился, задержав книги на лишние три дня, и это внесло в наши отношения некоторое обострение. А когда еще через несколько дней я посмел войти в библиотеку с папиросой в зубах, последовал такой взрыв, что с этого дня я стал обходить библиотеку стороной.

И только один человек в городе имел право называть суровую библиотекаршу просто Варечкой. Это был Курбатов. Как он нашел путь к ее сердцу, знал он один.

Нет, я не хочу быть несправедливым. Варваре Петровне под тридцать. Она миловидна, и, когда идет рядом с Курбатовым, подтягивается, становится почти стройной.

И вот однажды под вечер Курбатов затащил меня в библиотеку. Нет, не специально. Просто возвращались домой с аэродрома, проходили мимо библиотеки, и когда из окна выглянуло неулыбчивое лицо Варвары Петровны, строго и надменно оглядевшей Курбатова, он виновато скосил на меня глаза и тихо спросил:

— Зайдем?!

— Зайдем! — кивнул я и, вздохнув, свернул за ним к крыльцу.

Через несколько минут Курбатов оживленно рассказывал Варваре Петровне о своем новом истребителе, на котором выполнял учебные стрельбы, а она, слушая его, как-то успокоено, по-домашнему заполняла ровным, круглым почерком формуляры книг. Взгляд ее небольших серых глаз теплел, когда она время от времени поглядывала на Курбатова, поощрительно кивая головой, и снова становился отчужденным, если я невольно попадал в поле ее зрения. То, что я друг Курбатова, для нее не имело ровно никакого значения.

— Ну, что новенького? — вдруг спросил Курбатов и взглянул на старенький ламповый приемник, стоявший в углу, за книжными полками. Потемневший, когда-то отполированный под красное дерево фанерный ящик был покрыт потеками стеарина: очевидно, не раз служил подставкой для свечей, когда отказывал единственный полковой движок, дававший всему городку свет; из этого ящика, казалось, невозможно извлечь ни одного звука.

— Хочешь послушать? — спросила Варя и взглянула на меня.

Курбатов перехватил ее взгляд.

— Да перестань ты на него сердиться, — сказал он. — Алешка ведь свой парень!..

Варвара Петровна, не ответив, поднялась и подошла к приемнику.

— Настрой на Берлин! Или на Лондон! — сказал Курбатов. — Только переводи! Что они о нас болтают?!.

Тотчас же комната наполнилась свистом, завыванием, дробным перестуком азбуки Морзе. Мой тренированный слух сразу же выстраивал в ряд группы цифровых шифров. Я уже знал наизусть многие станции, угадывал почерк радистов. По тембру различал, какая станция передает. Несомненно, работали десятки военных раций, находящихся невдалеке от границы… Москва передавала сводку об успехах кубанских землеробов. На полуслове московский диктор утонул в хаосе звуков, и тут же послышалась густая английская речь.

— Стой! — скомандовал Курбатов. — Что говорит?!.

Ни он, ни я ни слова не понимали по-английски. Но узкое лицо Вари, только что казавшееся мне неприятным, вдруг осветилось напряженной мыслью. Недвижным взглядом она остро смотрела в одну точку повыше приемника, и ее губы шевелились.

— Что он говорит? — неторопливо спросил Курбатов. — Переведи!..

— Подожди, Тома! — сказала она, и я невольно взглянул на Курбатова: его звали Тимофей, и это непроизвольно произнесенное интимное — Тома бросало новый свет на его отношения с библиотекаршей.

Ни он, ни она даже не заметили моего движения. Еще с минуту она молча слушала голос английского диктора, а потом резким щелчком выключила приемник.

— Ну, что?! — почти крикнул Курбатов. — Чего ты молчишь?!