Памяти Петра Алексеевича Кропоткина - [40]

Громоотвод был найден. Царский гнев был отведен на военное министерство, распорядки которого в госпитале создали возможность для бегства, и на судебное ведомство, позволявшее себе обходить III отделение в таком важном вопросе, как перевод преступников из одного места заключения в другое.

Следующие затем всеподданнейшие доклады состоялись 3 и 5 июля (в Гельсингфорсе и в вагоне между Гельсингфорсом и Тавастгусом, при чем лишь в последнем докладе высказывается предположение, что сообщники Кропоткина поселились против госпиталя на Костромской улице в доме Некора, чтобы сигнализировать оттуда о ходе подготовлений к побегу.

По городу метались бесплодно агенты сыска. Данных у III отделения не прибавлялось. Следы беглеца исчезли совершенно. И медленно начал разворачиваться обычный аппарат дознания и предварительного следствия, не имевший в руках никаких наводящих нитей более или менее серьезных материалов.

3 июля прокурор судебной палаты предложил петербургскому жандармскому губернскому управлению приступить к дознанию о бегстве на основании закона 19 мая 1871 года, — того закона, который столь существенно исказил Судебные уставы 1864 года, войдя в них поистине жандармским клином.

В течение 6 и 7 июля III отделение было занято рассылкой циркуляров во все пограничные пункты о задержании Кропоткина, фотографические карточки которого прилагались к циркулярам, шедшим, конечно, по почте… Военное министерство, согласно высочайшей воле, начало свое «исследование». А жандармское управление, работая под непосредственным руководством III отделения, только 6 июля, то-есть через шесть дней после бегства, произвело первый осмотр дома, где жили сообщники Кропоткина, и только 7-го июля начались аресты.

Власть работала в потемках и на верный след не могла напасть. Она арестовала свояченицу Кропоткина, жену прис. пов. Л. С. Павлинову (сестру жены его брата Александра), сестру П. А. Кропоткина — Елену А. Кравченко и рядового Муравьева, служившего при арестантской камере в госпитале. Первые два ареста ничего существенного не дали, так как обе родственницы бежавшего имели разрешенные свидания с Кропоткиным и в легальном порядке передавали ему книги и пищу (через прислугу). Трудно было даже для жандармов предположить, чтобы эти дамы, открыто навещавшие Кропоткина, рисковали слишком явно своим соучастием в преступлении.

Третий арест имел весьма существенные последствия. Допрос Муравьева навел власти на несомненные, с точки зрения законов и инструкций, непорядки и беспорядки в арестантском отделении Николаевского госпиталя, — и власть, увлеченная предположением, что столь смелое бегство не могло обойтись без участия служащих в госпитале, можно сказать, ринулась в поиски в этом направлении. Для Кропоткина и его друзей, столь блестяще его освободивших, такой оборот следствия, конечно, был весьма благоприятен. Устремив все свое внимание на госпиталь, власть уж совершенно безнадежно опускала все нити, которые могли бы навести ее на верный след.

В таком направлении дело и пошло в дальнейшем своем ходе, уклоняясь все более и более от революционного кружка, освободившего Кропоткина.

В двух случаях мелькнула было тень надежды найти виновников бегства вне госпиталя. Жившая в д. Некора дочь подполковника Петрова сообщила жандармской власти, что, встретясь со своей знакомой, вдовой майора корпуса жандармов Жезловой, она узнала от нее, что бегство Кропоткина устроила сестра его Починская, специально для этой цели приехавшая из Одессы. Но расследование, перебравшее всех окружавших и Жезлову, и Починскую, должно было оборваться, потому что Починская оказалась душевно-больной, а Петрова по-просту сплетницей.

16 июля была освобождена Е. А. Кравченко, сестра Кропоткина, а 23 июля для властей представился второй случай напасть на этот раз на вполне верный след. Прислуга Павлиновой, носившая пищу Кропоткину, призналась, что ходила в госпиталь не одна, а с сестрой Павлиновой, Софьей Лавровой.

Из «Записок революционера» и из всех данных дознания видно, что С. С. Лаврова, действительно, принимала участие в бегстве Кропоткина. Она, повидимому, вела переписку путем шифра при помощи книг, которые приносила Кропоткину. Она передала ему в часах записку, окончательно устанавливавшую план бегства. Она, проходя под окнами камеры Кропоткина, успевала обмениваться с ним несколькими французскими фразами. Она сумела проникнуть в арестантское отделение, сиживать в служительской комнате, вести разговоры и переговоры со служителями и давала им чаевые деньги. Смелая и решительная, она даже однажды пыталась получить нелегальное свидание с Кропоткиным, обратившись за этим к одному из дежуривших портупей-юнкеров. Ходила она в госпиталь без разрешения и действовала «явочным порядком» за свой страх.

Но С. С. Лаврова бесследно исчезла. Ни малейших указаний у властей об ее местопребывании не было. Был на-лицо ее муж, но он с женой не жил: у него была новая семья. К тому же Софья Лаврова именовалась по отчеству то «Севастьяновной», то «Александровной». Как было выяснено при дознании, она долгое время жила в доме графа Муравьева-Амурского, который называл ее «дочерью», — отсюда и пошло ее второе отчество. Но оно спутывало власть в поисках — и С. Лаврову так и не пришлось привлечь к дознанию.