Памяти Лизы Х - [7]

Лиза поставила вещи на лавку. Попыталась умыться из колонки — вода была ледяная. Сильная струя расплескалась на ноги.

— Давайте я подержу ручку, — перед ней стоял высокий худой человек лет сорока, пустой рукав гимнастерки был заправлен за ремень, взгляд настороженный.

— Я к Ходжаеым, — она улыбнулась, — вы не бойтесь, я их знакомая, наши отцы дружили.

— Я не боюсь. Тут вообще мало, кто боится. Хотя всегда есть чего.

Он деликатно отвернулся, когда она мыла шею. Потом ушел, вернулся с хлебом, стаканом холодного чая и белыми катышками на тарелке.

— Острожно грызите, они твердые.

Катышки оказались вкусные, солоноватые.

— Это курт, узбеки из творога делают. Вы не стесняйтесь, у меня еще есть. Я Владимир.

Сорвал с дерева яблоко, обтер об гимнастерку, протянул ей. Сидит, смотрит в глаза, улыбается.

— Я Лиза. Жарко у вас.

— Это еще не жарко, вот время чилля придет, тогда жарко. Ну я пошел на работу, мне в ночь. До свидания. Не робейте.

— Я не робкая.

Он молча улыбнулся.

Лиза села на скамью возле стола. Заскрипела калитка, народ стал приходить с работы, на девушку смотрели с удивлением, здоровались, но не подходили.

Она не помнила Ходжаевых. Они приезжали, когда она была маленькая, привозили дыни, игрушку из сухой тыквы, внутри которой звенели семечки.

Как они выглядят? Отец показал ей фотографию — восточный человек в тюбетейке, с тонкими усами, в полосатом галстуке, в пиджаке с ромбом университета на лацкане.

Пыталась вычислить приходящих по одежде, манерам. Интеллигенция — как тут выглядит интеллигенция? Профессор Ходжаев оказался сильно старше, на нем был поношенный светлый полотняный костюм, промокший подмышками, сандалии. В тюбетейке. Да, с тонкими усами, лицо темное, загорелое. Сам подошел, улыбнулся. Протянул руку, худую, коричневую, с обручальным кольцом.

— Здравствуйте, дорогая, здравствуйте, с приездом! Алишер Садретдинович, меня зовут, трудно зовут. Алишер-ака называйте. Так короче. Отец мне позвонил в телефон, сообщил, что вы приедете, что интересуетесь археологией Азии. Это прекрасно! Пойдемте в дом.

Квартира оказалась огромной, темной и даже прохладной. На застекленной веранде была кухня — две керосинки, ведро с водой, посуда, накрытая полотенцем, как у них на даче в Болшеве. С лампочки свисала лента с приклеенными мертвыми мухами. Прошли в гостиную — старинный кожаный диван, как у отца в кабинете, пианино, фигурная тумбочка, на ней пара старинных бронзовых подсвечников, радио, газеты. Стол, скатерть тоже вышитая — как у нее дома. Защемило внутри. Нет, стулья другие, ковер другой, все другое! Не вспоминай, не сравнивай! Она удивилась себе — за такой короткое время научилась загонять внутрь эти новые чувства, которые еще не нашли точного слова у нее.

— Садитесь, садитесь, — улыбался Ходжаев, принес ей воды в стакане, — сейчас жена приедет, покормит.

Видно было, что он не знал, как начать разговор.

— Я доехала хорошо, спасибо.

— Ах да, поезд, хорошо было, удобно?

— Удобно? Нет, совсем даже нет. И долго, и жарко.

— Жарко, да, у нас жарко, вы привыкните.

— Привыкну, я сильная.

На пороге показалась Ходжаева — красивая, очень худая женщина в шелковом платье. Она выглядела моложе мужа, нарядная, с завитыми волосами. Сняла босоножки, неторопливо сложила китайский зонтик от солнца. Растерялась: обнимать Лизу, или просто пожать руку?

— Вот жена пришла, вы тут поговорите.

Ходжаев облегченно заспешил к себе в кабинет.

— Здравствуйте, Лиза. Я Эльвира Ахмедовна. Можно просто Эльвира, я по отчеству не люблю.

— Спасибо, что… Пригласили приехать.

— С приездом. Мы ждали вас. Давайте я покажу вашу комнату.

Эльвира говорила с легким акцентом.

Они прошли по темному коридору, пол там выложен фигурными плитками, стертыми, треснутыми. Налево была тяжелая бархатная штора вместо двери, за ней небольшая комната с узким окном и неровными белыми стенами. Маленькая печка чернела в углу, кровать поблескивала никелем в темноте.

— Тут нет света с потолка, — Эльвира зажгла лампу на столе.

Лампа старинная, бронзовая женщина в античном платье с двумя светильниками в поднятых руках, похожая на ту, что была у них дома. Резной восточный столик, темный бордовый ковер у кровати. На стене блестело зеркало в серебряной раме. Эльвира открыла небольшой армейский сундук: внутрь вещи положите, остальное можно повесить здесь. На стене ветвилась рогами вешалка с плечиками.

— Туалет у нас во дворе, но большой, на несколько мест, без дверей, просто перегородки по бокам, извините, понимаю, как это ужасно с непривычки. Умываться можете из колонки, но и на кухне есть рукомойник, если стесняетесь. Баня недалеко, ее корейцы держат в чистоте, не бойтесь. Вот такой у нас быт. Отсталый, не Москва тут, конечно. Но вы девушка молодая, привыкните. Обживайтесь, а я к ужину накрою.

Лиза повеселела: ей понравились тени от лампы на стене, сундук — пиратский! Да, она тут вполне обживется. Как передовая комсомолка, как декабристка даже.

Посидела на кровати, на сундуке, выглянула в окно. Оно выходило во двор, но похоже чужой, неузнаваемый. Развесила платья и поставила на столе фотографию родителей. Посмотрелась в зеркало и выглянула в коридор.