Памяти Лизы Х - [4]

При отце няня обычно молчала, без него подолгу шепталась с матерью, обе часто плакали, потом к ночи она запиралась на ключ в своей комнате. Перед отъездом семьи в Москву она хотела подарить Лизе библию, но отец не позволил взять.

Лиза с матерью пошли провожать ее, няня ехала в Варшаву, пока обнимались на перроне, она сунула матери крестик с распятием. Для Лизы. На потом, когда можно будет. Лиза обняла няню, та шептала ей наставления: будь умница, расти большая, умывайся холодной водой, читай книжки… Лиза гладила ее мягкие морщинистые щеки, мокрые от слез, кивала головой. Вдруг сама заплакала, прижалась к ней.

— Не уезжайте, пожалуйста!

Няня поднялась в вагон, и мать потащила Лизу прочь. Они пошли в кондитерскую, ели шоколадный штрудель с лимонадом, потом в игрушечный магазин, и Лиза даже забыла про няню. Только к ночи, когда мать поцеловала ее в лоб, она затосковала. Тихо плакала в темноте комнаты, прислушивалась к далекому треньканью трамвая, стуку шагов по мостовой. Вдруг так же покинет ее мать, уедет на поезде? И отец? И она останется одна в этой большой старой квартире, будет ходить по комнатам и коридорам, а там никого нет.

Потом в Москве мать занималась Лизой сама, нянь не приглашали, но в доме жила домработница. Убирала, готовила ванну, стирала, гладила белье. Приходила кухарка с мальчиком, оба нагруженные корзинками. Мальчик топтался на пороге кухни, ему давали деньги, кусок пирога, и он уходил. На кухне появлялась мать, они раскладывали еду, обсуждали обеды. Лиза сидела рядом, перебирала зелень, отрывала хвостики стручков. Она любила это время. Мать веселела, насвистывала песенки. В кастрюлях булькала вода, в печке трещали поленья. Становилось жарко, открывали форточку, врывался городской шум.

Лиза привыкла к шуму, их квартира находилась в центре города, и даже ночью ее будили милицейские свистки, машины, цоканье копыт.

И за границей они жили на шумных улицах, в просторных квартирах с высокими лепными потолками.

Теперь она качалась в низком дощатом вагоне, зажатая между окном и людьми. Выходила на стоянках размяться, бегала, отжималась, ее тело не привыкло к неподвижности, днем было скучно, тревожно. Она старалась читать, писать свой обычный дневник, но вагон трясло, и вскоре она оставила это.

Ночью ей снились странные сны, будто она стоит на цыпочках на двухколесной деревянной повозке, а Пелагея впряглась и тащит. Повозка трясется, в руках у Лизы узелок, не уронить бы, не потерять…

Люди вокруг были совсем непривычные ей. Те самые из книг, из газет, те, которым ее отец был просветителем, и она должна стать. Приветливые или настороженные, они относились к ней с уважением, как к барыне. Расспрашивали, удивлялись, из самой Москвы девушка едет.

— Видела Его?

Да, видела, и не один раз. Улыбался, пожимал руки, от него пахло табаком. Попутчики восхищались: Самого видела! Правда рябой?

— Да, оспой болел, — неуверенно мямлила она.

Пелагея все время тыкала ее в бок: ишь разговорилася, молчи. Покрикивала на соседей: что пристали к девке? Сиди семушки лузгай, следопытный!

— Каждый день патруль шмоняет, а ты языком треплешьси.

— Я же не вру, и вообще люди спрашивают, невежливо молчать, они же не видели, не знают.

— И ты не видела и не знаешь. Беда с тобой! За матерью хочешь?

Лиза нахмурилась: мама уже наверно дома, ничего ей не сделают.

— Сделают не сделают, тебе не спросют, — шипела Пелагея, — сиди вон читай.

За крикливой уверенностью Пелагеи она чувствовала страх. Домработница уже привыкла к достатку, к спокойной размеренности в лизиной семье, и теперь ей приходилось вспоминать привычки тяжелой грубой жизни до. Надо довезти девочку, и самой уцелеть.

— Пелагея, ты думаешь, маму осудят? Она же не враг. Не враг народа.

— Не враг, конешно, никакого народа не враг, — Пелагея обняла ее, — но время такое, проверки идут. Тебе жить надо, а не думать.

— К станции подходим. Лизанька, я за кипятком сбегаю. Ягодки готовь.

Лиза открыла жестянку, отсчитала шесть шиповенных ягод.

На перроне суетились, толкались, она увидела Пелагею в очереди к баку с кипятком, но вдруг поезд лязгнул и двинулся. Мгновенно ее дернул страх, надо выскочить, завозилась с чемоданом. Поезд поскрипел и вдруг остановился. Пелагея закричала из конца вагона: Лиза, я здесь! Куда ты собралась?

— За тобой, — вдруг накатили слезы, — в следующий раз вместе побежим.

— Побежим, да. Ты приучайси.

Ночью Лиза слышала разговоры: мужик уговаривал Пелагею поехать с ним на строительство канала: девочку отвезешь, и на поезд до Карши сядем. Не обратно же тебе вертаться, да небось и некуда уже. Там на виду не схоронишься, всех заметут.

Пелагея слушала молча, вытирала глаза краешком платка: как я их брошу, они мене с деревни выбрали, комната своя, кормят хорошо, вежливые.

— Так все, кончились ихние харчи, враги народа, небось и квартиру опечатали.

Лиза встрепенулась: кто враги народа? Что вы такое говорите? Вы нас не знаете вообще, мой отец…

— Лиза, тише, тише, люди слушают!

— Я, дочка, не хотел обидеть, это я к слову, так в газетах написано.

— Молчи, Лиза, тебе не понять. И мене не понять. Тебе доехать надоть, чтоб с поезда не сняли, донесут ведь, — зашептала на ухо, прикрывая ей рот ладонью. Лиза отвернулась к окну. Теперь каждый ткнет пальцем: забрали, враги народа, неспроста забрали, честных не забирают.