Память земли - [78]

Щепеткова слушала. Ничего плохого вроде не происходило. Наоборот, все в поселке было учтено. Дом культуры, радиостанция, даже запахи. Но где тут, на сухом яру, добывать камыш на хозяйственные нужды? Это тебе не запахи… Какой дух у своих коров, у их навоза, крестьянин отродясь знает и не помирает от тех запахов. Но вот чем топить хаты, когда вокруг на пятьдесят километров ни единой палки? А бахчи как посеешь без супесных участков?.. Расспрашивать сопровождающих было ни к чему. Они знали лишь свое, инженерское, и Настасья, махнув на них рукой, стала разбираться сама.

«Понежилась в мягкой машине, — усмехнулась она, — наболтала языком — хватит. Занимайся делом, баба». Она зашагала через бурьян к будущим фермам. Бурьян здесь был не таким, как под хутором Кореновским, а низким, редким — видать, выбитым на этих высотах летним суховеем. Гидрогеолог, который все рассказывал об артезианских колодцах, и техник пожарной инспекции, уже изложивший особенности огнеохраны, приотстали. Офицеру — представителю переселенческого комитета — полагалось наблюдать за всем сразу, но на нем были тонкие шевровые сапожки, пальцы стыли, и он побежал к машинам, где уже сидели шоферы. Один только архитектор по-джентльменски не оставлял Настасью. Он давно, с первых еще минут, потерял солидный щегольской вид, сколько мог насунул каракулевую шапку на уши; его тонкий точеный нос приобрел цвет морковки.

Настасья осмотрела место будущих ферм, прикинула глазом, где рыть силосные траншеи, куда ставить скирды.

— А что намечено во-он там? — показала она на далекое, под краем неба, гладкое, как стол, поле.

— Виноградники.

— Это на ровном-то?..

— На ровном, — подтвердил архитектор. — По последним данным, крутые откосы, южные речные склоны для виноградников совсем не обязательны.

Щепеткова не стала спорить. Она с детства работала на винограде — что ей говорить с человеком, который небось впервые за жизнь прочитал в газете о «последних данных».

Архитектор мужественно стоял, щурил покрасневшие веки и, чтоб согреться, разжимал и сжимал пальцы в карманах пальто.

— Пошли, — предложила Настасья.

Идти назад было труднее: против ветра. Он был еще не очень сильный: видно, собирался разойтись лишь завтра-послезавтра и тогда уж зарядить здесь на неделю-другую, ударить по-настоящему. Даже у Настасьи начинало от ветра, от пустого белого неба давить в ушах, нудно ломить затылок.

— Вы, — сказал архитектор, — разумеется, можете отказаться от этого места. Право переселенцев. Только я бы не рекомендовал. Нас еще в области предупредили — прежде всего предложить этот участок вам, заслуженным перед революцией казакам-хуторянам.

Архитектор замялся и, подбирая слова, спросил:

— Скажите, действительно ваш свекор был вроде бы донским Чапаевым? Необыкновенный народный герой, оратор! Только, мол, к сожалению, о нем не создали художественных книг, не попал он в литературу и потому меньше известен… А?

— Я их не перемеря́ла — Чапаева со свекром, — ответила Настасья и сменила разговор: — Почему вы советуете не отказываться от этого места?

— Перспективное. Здесь вероятны все экономические плюсы, которые дает море.

Архитектор вконец иззяб, но Щепеткова упрямо осматривала каждый квадратный метр участка, и архитектор, должно быть давно забыв, что утром ухаживал за этой женщиной, уныло сопровождал ее. Он шагал рядом, соблюдал требования внимательного отношения к переселенцам. Потом по очереди с ней дотемна ходили гидрогеолог, техник, офицер…

2

Вечером Настасья Семеновна, прикрыв глаза, лежала на койке в комнате-боковушке. Полчаса назад, по возвращении из степи, она с архитектором вывесила в конторе план нового поселка, чтоб с ним знакомились члены правления, затем приняла инженера Петрова, который уже заканчивал инвентаризацию Кореновского, потом дала на завтра задание бригадирам и сейчас, одетая, лежала на койке поверх одеяла. На столе белело несколько заявлений колхозников, которые Настасья взяла в конторе и еще не читала. Возможно, заявления об уходе из колхоза на стройку… Белело и письмо из соседнего хутора Подгорнова, от председателя колхоза. Подгорнов расположен высоко, выше будущего моря, его не переселяют. Председатель, однополчанин покойного Алексея, боевой его товарищ, писал Настасье, что открылись свищи в раненой ноге, хирурги хотят извлекать осколки, поэтому сам он приехать сейчас не может, а в письме предлагает щепетковцам переселяться к нему в хутор. В Подгорнове лишние земли, все одно кого-нибудь подселят, так уж лучше своих. Настасья Семеновна и без письма весь день прикидывала в уме эту возможность. О переезде в Подгорнов уже давно настойчиво, даже требовательно говорит пол-Кореновского. Не поднять ли в самом деле людей на подгорновские кряжи, чем ехать, как в ссылку, на эту сегодняшнюю пустошь?..

Раиска в кухне, думая, что мать спит, шепталась с бабкой Полей о чем-то очень для Раиски смешном, зажимала себе рот и нос, ежесекундно прыскала. С отъездом Тимура Настасья помягчела к дочери, да и Раиска ластилась теперь, как котенок, перетащила свое школьное хозяйство из кухни в боковушку, устроила учебники с тетрадями и чернильницу здесь, на столе. Это стол Тимура. Первые пять-шесть дней Настасья в неприкосновенности держала на столе каждую вещь сына, надеясь, что парень подурит и вернется. Но когда через неделю пришла открытка: «Работаю на портальном кране, по-комсомольски преобразовываю природу», Настасья поняла, что Тимур уехал всерьез. Она убрала в чемодан Тимкины школьные конспекты и книги, моток рыболовных капроновых лесок, коробку с ружейными пистонами. Однако по-прежнему этот стол принадлежал именно Тимуру!