Память земли - [79]
Протянув руку, Настасья потрагивала в темноте ножки стола, ей казалось, что сын никуда не отлучался, спит сейчас на сундуке, беззвучно дышит в вечерней мирной тишине дома. В сенях грохнуло опрокинутое ведро, покатилось, резко дребезжа дужкой. Квартирант!.. Ни минуты от него, губатого, покоя. Влез, перебаламутил семью и хоть бы постыдился, съезжал бы к черту с хаты! Настасья решительно вышла, столкнулась с ним нос к носу. Наверно, вид у нее был такой, что Солод без обиняков сказал:
— Зря вы, Настасья Семеновна. Единственное верное, что я сделал в вашем доме, так это отправил Тимура. — Помолчав, он добавил: — А ведро, оно порожнее было.
Настасья не ответила, вернулась в боковушку, думая, как вспыхнул, покраснел перед ней квартирант. Еще этого ей не хватало. Ей это как пятая нога собаке!.. Если по совести, она и раньше за ним замечала. Давно надо гнать этого ухажера из дома. Она позвала Раиску. С отъездом брата девочка часто забиралась в материнскую постель, чего раньше Настасья не позволяла. Влезла Раиска и сейчас. Настасья Семеновна не думала больше ни о квартиранте, ни о чем другом, пыталась согреться после целого дня на морозе. Она лежала с дочкой, а все в доме шло своим, давно уже новым ходом. Слышно, бабка Поля окликнула Солода ужинать; он умывался, затем, продув от табака расческу, причесывался; хлебал борщ персональной ложкой «фраже»; и после всего резко щелкал в залике арифмометром, подсчитывал камни со своего карьера… Настасья понимала, что не ухажерство постояльца, не арифмометр, не беспорядки в доме ее томят, а этот неизбежный, как смерть, переезд. Господи, да не будь она, Щепеткова, колхозницей, председателем, а будь в старые времена просто бабой, разве так бы держалась? Восстала бы! С криком, с дрекольем в руках пошла бы за свой хутор, за воздух и небо над ним, за родимые, вспоенные жарким по́том жерделки и вишни у дома!
Раиска умостилась под мышкой у матери, уткнула ей в бок посапывающий мягкий нос. Настасья, чтоб не беспокоить дочку, не шевелилась, прижималась плечом к теплой стене. Только теперь изнутри по-настоящему выходил холод. В ушах шумело от многочасового степного ветра. Перед зажмуренными глазами плыли колышки, охваченные торопливой поземкой, и порой чудилось, что это не та сегодняшняя пустошь, а ласковое кореновское займище, лето…
Душно, липковато в летнем предвечернем воздухе. Люди вернулись с ферм и мастерских, с поля от комбайнов, отобедали, высыпали на займищные огороды. Все, как пшено на столе, на виду, на миру; каждая семья против своей усадьбы. Мужчины спихивают на воду кайки, отправляются по ерикам к сенокосным участкам, к рыбным и рачьим местам, к плесам, где на заходе тянет под выстрел дикая утка. Женщины обрывают с грядок огурцы, набивают ими подоткнутые подолы и, вынося на тропки, ссыпают в кучи, откуда ребятишки волокут ведрами во дворы. Каждая тетка в полную свою радость работает языком. Услыхав на соседней деляне побреханку, мгновенно передает ее, разрисованную, разросшуюся, дальше, и любая новость — какой приезжий командированный лазил до какой бабочки в окно и засыпался, какие «новостя» в райцентре — идет как по телеграфу, в смехе и грохоте дотемна будоражит займище.
А стемна тут гуляют. Какая ж девка вышла замуж без займища?.. Полночи звенят песни, и даже совсем поздно, когда молодежь уже не поет, а шепчется, все еще живет низина. Возвращаются рыбачьи и охотничьи кайки, плывут баркасы, груженные черным в темноте сеном, и мужчины, стоя на кормах, по-соседски перекликаются, пихают шестами в дно, в отдающую теплой, пахучей тиной воду.
Настасья ближе придвигает Раиску, чтобы греться от нее и удобнее думать. «О чем бы сейчас думать? А можно опять о том же, только уже о полдне, когда жарко…»
Небо раскалено, за Доном собираются, всё не соберутся облака. Народ на колхозных работах, займище пусто, только во-он, среди грядок, белея кофтой, согнулась над тяпкой старушонка, да какая-то молодуха — чья именно, Настасья не угадывает — несет на коромысле сапетки помидоров, часто семенит босыми ногами. Обжигаются, пекутся небось ноги-то об горячий песок!..
Песок чистый, пухкий. Вьются над ним чайки, пролетают над бахчами, где, угрузнув полосатыми боками, млеют на солнце арбузы. И Настасья не женщина, а девчонка. Она лежит у края бахчи, утонула в песке локтем, надвинула на глаза косынку.
Не движется стоялый запах лозняка; печной сухостью пахнут чистые, горячие, как в пустыне, пески. А солнце, а синева пропекают косынку насквозь, так жгут, что даже через прикрытые веки видит Настасья всю яркость воздуха, неба, живой листвы на вербовых пружинистых ветках.
Глава четвертая
В сельсовете у Конкина на полный ход работала школа поливальщиков. На улице над дверью, сияя свежей краской, сверкала вывеска: «Курсы по совершенствованию преобразователей природы на землях и море Волго-Дона».
Голубов, назначенный Советом на должность директора, расширял круг дисциплин, привлекал к работе все новых лекторов.
Он зашел в кладовку, где теперь помещался кабинет Степана Конкина, козырнул ему и, веселый, возбужденный деятельностью, хлопнул по плечу Любу:
Художественная сила книги рассказов «Человек в степи» известного советского писателя Владимира Фоменко, ее современность заключаются в том, что созданные в ней образы и поставленные проблемы не отошли в прошлое, а волнуют и сегодня, хотя речь в рассказах идет о людях и событиях первого трудного послевоенного года.Образы тружеников, новаторов сельского хозяйства — людей долга, беспокойных, ищущих, влюбленных в порученное им дело, пленяют читателя яркостью и самобытностью характеров.Колхозники, о которых пишет В.
Пафос современности, воспроизведение творческого духа эпохи, острая постановка морально-этических проблем — таковы отличительные черты произведений Александра Чаковского — повести «Год жизни» и романа «Дороги, которые мы выбираем».Автор рассказывает о советских людях, мобилизующих все силы для выполнения исторических решений XX и XXI съездов КПСС.Главный герой произведений — молодой инженер-туннельщик Андрей Арефьев — располагает к себе читателя своей твердостью, принципиальностью, критическим, подчас придирчивым отношением к своим поступкам.
Рассказ о последних днях двух арестантов, приговорённых при царе к смертной казни — грабителя-убийцы и революционера-подпольщика.Журнал «Сибирские огни», №1, 1927 г.
«— Священника привези, прошу! — громче и сердито сказал отец и закрыл глаза. — Поезжай, прошу. Моя последняя воля».
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».
В однотомник ленинградского прозаика Юрия Слепухина вошли два романа. В первом из них писатель раскрывает трагическую судьбу прогрессивного художника, живущего в Аргентине. Вынужденный пойти на сделку с собственной совестью и заняться выполнением заказов на потребу боссов от искусства, он понимает, что ступил на гибельный путь, но понимает это слишком поздно.Во втором романе раскрывается широкая панорама жизни молодой американской интеллигенции середины пятидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.