Память земли - [76]

На одной из ферм Орлов позвал Сергея в сторону, шлепая по лужам, спросил: на самом ли деле Сергей думает, что тяжеловатая зимовка существеннее той политики, к которой призваны двести миллионов населения в государстве?

— Однако вы ни себя, ни Ольгу Андреевну не оставляете без чая с колбасой ради политики, — буркнул Сергей.

— А ты не предложишь ли, — повысил голос Орлов, — не только отказаться от чая, но еще и вериги под пиджак надеть? Это демагогия. Проще — кулацкие идеи, голубок.

— Я вам не голубок, а секретарь райкома! — тоже повышая голос, оборвал Сергей, пошел к машине и до конца обследования еще назойливее тянул Игоря Ивановича в пустые, выбранные под метелку, фуражные сараи.

Факты бескормицы, вчера еще не тревожившие обком, сегодня поднялись в полный рост, требовали мер. Говорить о ссуде из области было невозможно. Область без того тянулась из последнего, поддерживала районы, которые в нынешнем году выгорели целиком, и Капитонов вынужден был прислушаться к рекомендациям Голикова. Игорь Иванович Капитонов сам внес и провел на бюро райкома решение — рекомендовать береговым колхозам-переселенцам выделить до пятнадцати процентов своих кормов в заем степным хуторам.

В результате этого хоть и гуманного, но навязанного, решения все оказались задетыми. Аппарат райкома — подрывом своего авторитета; область — обнаружением неблагополучного района на ответственнейшей волго-донской территории; Орлов — всем вместе, да еще и провалившимся теперь переводом в Ростов. «Спасибо Голикову, отблагодарил…» Даже малозначащие завмаги и завбазы, патриоты райцентра, узнав о решении внеочередного бюро, порицали Голикова, вынесшего сор из избы.

И только Сам Голиков, во все время боя ни разу не спрятавшийся под спасительным бугорком, был счастлив. Хотя в резолюции записали «рекомендовать», Голиков немедленно дал степнякам распоряжение завозить на свои фермы солому; благо, ударили морозы и дороги застекленели.

Установление дорог помогло и выбору новых мест для переселенцев — этой широкой хозяйственной и политической кампании, начавшейся на всем среднем Дону.

Глава третья

1

Дул морозный ветер, струил вдоль улицы по земле крупицы снега. Настасья Семеновна Щепеткова, одетая тепло, для степи, вышла из дома к ожидающим машинам. Машин было две: светлая, цвета кофе с молоком, «Победа» Волго-Донского комитета по переселению и блестящий черный «ЗИС» ростовской конторы «Облархпроекта» — длинный, низко посаженный, с белой нарядной резиной новехоньких покрышек.

Люди, ожидавшие Щепеткову, курили: шоферы — у кабины «ЗИСа», хозяева — возле калитки. Офицер МГБ из переселенческого комитета, ростовский архитектор — высокий красивый старик, молодой гидрогеолог и мужчина в соку — техник районной пожарной инспекции. Все оживились при виде Настасьи Семеновны, она покраснела от посыпавшихся шуток, от улыбок незнакомых людей.

— Место вашему хутору подберем — собственные пальчики расцелуете, — говорил архитектор, знакомясь, пожимая белой большой рукой маленькую крепкую и жесткую руку Настасьи.

— Предоставим курорт, — поддерживали его офицер с гидрогеологом. — Будет не хуже Сочи, еще магарыч поставите.

Архитектор, прямой, стройный, с породистым узким лицом, посвежевшим в длительной командировке, был явно восхищен крестьянским, чисто донским видом председательницы, ее рукавицами, валенками, коротким, выше колен, присборенным в талии кожушком. Наклоняясь к невысокой Настасье, он, сияя, говорил:

— Вы единственная в нашем обществе дама, мы для вас пойдем на все.

Остальные мужчины соревновались с ним, наперебой острили, и Щепеткова чувствовала, что хорошеет от внимания, что с ее лица сбегает закоренелая деловая угрюмость. Отчетливо заговорило давно отмершее, бабье, и Настасья вскинула на архитектора глаза, спросила, на что это на все он для нее пойдет. «Да что это я мелю, дура? Еще всерьез решит», — ужаснулась она, но махнула рукой и с открытой белозубой ухмылкой договорила:

— Ох, гляди, обожжетесь!

От мороза все чувствовали себя взбудораженно. Воздух был легким, репродуктор на площади Кореновского гулко потрескивал, за площадью над садами отворилось в небе голубое окно, и сады, еще пятидневку назад серые, сырые, обсохли на морозе, посветлели под голубизной, казались розово-коричневым лесом, затопившим хутор. Настасью поместили в «ЗИС», впереди. Здесь пахло кожей сидений, резиной, папиросами архитектора и офицера МГБ, который перешел из своей «Победы» сюда, ко всей компании, протер перчаткой перед лицом Настасьи выпуклое, без того сияющее стекло.

Нет, это начало переселения, которого Щепеткова ждала с замиранием, оказалось не таким страшным, тем более что на завороте улицы толпа девчат во главе с Милкой Руженковой дружно замахала Настасье Семеновне, громко горланя, выкрикивая ей вслед игривые советы. И тут же Настасью кольнуло, что предает она хутор, не голосит по нем, не плачет, а, точно барыня, сидит, улыбается шуткам архитектора, мальчишки-гидрогеолога и этого офицера в петушино-грудастой шинели. Впервые ехала она в такой машине. Даже на колдобинах улицы «ЗИС» не давал толчка, а лишь плавно, бесшумно приседал. После грязи скотных дворов, после колхозниц, вечно чего-нибудь просящих, требующих, было хорошо сидеть в мягкой машине, ощущать упругость пружин своим затылком, шеей, спиной, наморившейся от домашней ночной стирки.