Память земли - [43]

Если группа Щепетковой была как бы официозной, то бригадиры составляли оппозицию. Солод сидел у стены, к ним вплотную, слышал их переговаривания, усмешки и убеждался, что был последним чудаком, когда думал рассказать здесь о бабке Поле. Бригадиры — эти члены правления, ум и власть колхоза — пугались событий не меньше бабкиного. Вслух они не возражали против переезда. Однако, если Голубов говорил об отборе люцернового семени, чтобы сеять на новой территории, они перешептывались: «Вырастет оно по суходолу. Ага!.. На суходолах суслики и те в своих кублах пекутся!..» А когда Голубов с гордостью доложил, что его новая линия на разведение калмыцких коров удачно совпала с моментом и, он убежден, калмыцкая — это наилучшая порода для степи, ему вроде шутя, но уже громко бросили: «Там, родненький Валентин Егорыч, нужна такая порода, чтоб исть не просила…» Белесый Голубов стал красным, точно петуший гребень.

— Бюджетом США, — отчеканил он, — семьдесят миллионов долларов выделено на уплату за такие побаски. Всего на демократические страны — сто. На нас — семьдесят. Так официально и указывается: на подрывную деятельность в Советском Союзе. А вы пищите, как кошата слепые!

Действительно, происходящее воспринималось бригадирами слепо. Второй оратор — Дмитрий Лаврович Фрянсков — в своем сообщении вовсе не сообщал, а лишь растерянно спрашивал, куда, хотя бы примерно, надо будет выселяться, потому что, ничего не зная, он не может наметить планов эвакуации полеводства. Это Солоду казалось резонным. В самом деле, как планировать, если нет данных? Он не завидовал Щепетковой, перед которой стоял этот солидный пожилой человек и, оскорбленный ролью выведенного к доске мальчишки, обиженно говорил:

— Вы мне, Настасья Семеновна, поручили докладывать… А сами вы можете хоть трошки пояснить, сколько понадобится сеять пропашных, сколько хлеба, огородов? Можете? — Он повернулся за сочувствием к бригадирам: — Разве ж, товарищи, душа не мается за каждую зернушку, что не знаешь, как ее сеять, куда ее, бедную, ткнуть придется?.. И ночью прокинешься — думаешь, и обратно заснешь — оно перед тобой…

— Это, — перебила Щепеткова, — не для правления. Дома пожалуешься, поплачешь. А здесь надо бы доложить, как для одних условий следует готовиться, например, если попадем на пески, на кучугуры. И как в одно же время быть готовым для других возможных условий, для третьих. А ты про сны, про то, как ночью прокидаешься… Запиши, — продиктовала она бухгалтеру: — «Полевод не подготовился. Председателю колхоза Щепетковой оказать ему помощь в подработке плана».

Она вызвала бригадира по виноградарству Щепеткова. «Вот он, — понял Илья Андреевич, — старший мужнин брат, что хотел «вдарить».

Щепетков, не поднимаясь со скамьи, сказал, что виноград не коровы, про которых расписывал тут Голубов. Виноградники куда в голову взбредет не сгонишь, у них корни по семьдесят метров…

Настасья Семеновна опять продиктовала: «Бригадир не подготовился. Перенести на очередное правление». И, жестко глянув на деверя, сказала, что в другой раз его по головке не погладят. За несерьезное отношение сделают выводы.

Повестка была, исчерпана, народ задымил уже в открытую, потянулся к Настасье Семеновне с расспросами о тягле, о смазке и горючем, но она остановила:

— Есть еще разговор. Про наше с вами поведение на описи.

— О! — Черненкова оживилась, хлопнула себя по колену. — Режь им, Настя. А то пораспускались, дьяволы!

Настасья Семеновна, зачесанная на строгий пробор, спокойная, напоминала Солоду учительницу, которая, привыкнув обращаться с малыми детьми, покровительственно держится в рабочей вечерней школе и со взрослыми. Узкой рукой она поправила на чернильнице крышку и показала на короткошеего мужчину, блещущего сталью литых зубов.

— Перед вами Герасим Савватеич Живов. Посмотрите. Член правления. Числится в лучших бригадирах. Имеет грамоты от областной сельхозвыставки. Но плохо понял он свои отличия. Помолчи! — одернула она запротестовавшего Живова. — Плохо, повторяем, понял свои отличия. Мало что не пресекает бабье радио, так еще и сам добавляет. Плачет, что его с хутора гонят, как кулака!.. И не один Живов хорош… Решите с ним — и о Фрянскове скажете. Пусть не доложил Фрянсков о полеводстве, не сумел. А жену собственную тоже не умеет призвать к порядку, когда она на инженеров кидается? Живов и Фрянсков — оба члена правления, хозяева. Как же нам с рядовых теперь спрашивать — с Ванцецких, с Акимочкиных?

Этот разговор был каждому ясен, не то что обсуждение какой-то туманной эвакуации. Загалдели все. Правда, больше не на тему, а об инвентаризаторах, об их актах, о неправильной описи дворов.

По всему, Щепетковой нездоровилось. Она сводила над переносьем брови, прикрывала и потирала глаза, но с удивляющей Илью Андреевича выдержкой распутывала выступления, требовала вынести Живову строгий выговор. Бригадиры же явно крутили. На словах порицали Герасима Савватеевича, даже всячески выражались, однако записать выговор воздерживались, и скорей всего потому, что думали, как Живов; только им повезло, удержали язык за зубами, а он, их товарищ, высказался… Настасья тоже понимала, что судят не одного Живова, что именно потому нельзя давать поблажку, и шла против правленцев. Она видела, что вызывает в них, в постоянной своей опоре, открытое отчуждение, но путей у нее было только два — либо с самого начала борьбы за новый хутор поддаться чуждому течению, либо повернуть это течение любой ценой.